Окончательно уперся.
– Не пойду никуда. И отстаньте!
В это время подбежал такой же, как и я, вчерашний фэзэушник Колька Власенко. Ушлый такой парнишка, проныра.
– Дядя Митяй, давайте я. Я – мигом!
Тот обернулся к нему.
– Ты? Ну, давай. Тебе это зачтется. Бугор наш таких любит.
Дядя Митяй презрительно посмотрел в мою сторону, зло сплюнул и ушел в «каптёрку».
Это была первая и, возможно, самая большая с моей стороны ошибка.
Разумов и его «военный совет» больше в тот день на стройке не появились. Они пировали до позднего вечера. А Колька Власенко успевал только бегать за пузырями.
На другой день они опохмелялись до обеда, а после завалились на нарах и проспали до конца смены.
В конце третьего рабочего дня ко мне подошел Разумов. В это время выкладывал простенок. Как мне казалось, делал это неплохо.
– Умник, что ты тут кладешь, что кладешь! – Заорал бугор. – Как бык нассал. – Это означало, что кладка неровная по вертикали. – Ну, и работничка мне прислали. – И он с остервенением стал разбирать еще свежую кладку, раскидывая по сторонам шлакоблоки.
Попробовал оправдаться:
– Дядя Коля, только что проверял… по отвесу… было нормально…
Он не слышал меня. Он распрямился и закричал в сторону своих приближенных:
– Не ставить больше его на углы и простенки! Пусть стоит на внутренних глухих перегородках. А еще лучше – пусть у вас в подручных: шлакоблоки подносит, раствор на стену накладывает.
На это откликнулся только Митяй:
– На х…й он нам. Без такого говнюка обойдемся. Больно воняет.
Лучшая и самая знаменитая бригада в Кушве занялась моим воспитанием. Терпел. Не роптал. Прошло несколько дней. Перед обедом возле меня опять появился Разумов.
– Ты, умник… мне сказали, что ты статеечки в газетки кропаешь. – Это скорее всего, проныра-Власенко успел насвистеть. – Не вздумай что-нибудь против меня… Я тебя, сраный щелкопёр… Знаешь, что с тобой сделаю? Со свету сживу! Я тебя быстро отучу от бумагомарательства… Тоже мне, пи-са-тель! Не думай, что тебя эти, из газетёнок защитят. Срал я на всех вас, понял?
Ничего на это не сказал. Промолчал. Однако обиделся, так как не чувствовал за собой никакой вины. Значит, придирается. Но почему? Что такого сделал? Ответов на эти вопросы (да и на многие другие) не знал.
Прошел месяц. В прорабской, где мы обедали (холодный чай, принесенный с собой, ломоть черного хлеба с тонким слоем маргарина, чуть-чуть посыпанного сверху сахарным песком), на столе лежали какие-то бумаги. Как оказалось, табель и наряды. Глянув в табель, напротив своей фамилии увидел, что стоит цифра «2». Не знал, что это означает. Но, посмотрев на фамилии других, догадался: разряд! Допустим, подумал я, но почему «2», когда напротив других моих соучеников стоит «3»? Ведь в школе всем нам был присвоен третий разряд. Странно очень.
После