Когда путники преодолели этот злосчастный мост, Григорий Степанович с иронией в голосе мрачно проговорил с расстановкой слов, будто диктовал на машинку своей молоденькой новой секретарше:
– Итак, так! Мы без зазрения совести – кормим – непонятную – сомнительную во всех отношениях – скотину – советским хлебом. Выращенным тружениками аграрного сектора сельского хозяйства – на колхозных полях – в поте лица своего. Не покладая мозолистых рук. Не зная ни сна, ни отдыха измученной душе. А вы, уважаемый Натан Борисович – как я имел возможность в этом самолично убедиться на недавнем примере – хлебушком народным просто-напросто манкируете – без всякого мало-мальски к нему уважения. Да за такие дела недолго с партийным билетом распрощаться. Вот, понимаете ли, какое непростое дело вырисовывается. В полном своём ракурсе и последовательности событий.
– Помилуйте, Григорий Степанович! – воскликнул Левич. – Как вы можете такие страшные слова вслух произносить? Право, я сейчас сойду с ума от всего этого! Я вам ещё не успел всего поведать о свалившихся на меня в одночасье бедах, а вы мне ещё добавляете новых, чтобы у меня случился инфарктный разрыв сердца.
– Ничего, Натан Борисович, ничего, мой дорогой. За битого двух небитых дают. Вам что, неизвестно, товарищ Левич, что хлеб – это народное достояние? Это важнейшая скрепа нашего национального самосознания и исторического развития. Это вам не шутки с прибаутками.
– Не хлебом единым жив человек, – попробовал было вывернуться Левич, как будто он на боксёрском ринге в десятираундовом бою с превосходящим его силою соперником сделал нырок.
– Так-то оно так, да не совсем, – продолжил натиск Лашук, словно нанося удары с двух рук, идя на сближение. – Издревле народ на Руси отдавал хлебу низкий поклон. Можно сказать, до матушки-земли. Хлеб – всему голова, – говорили люди.
– Да какой там хлеб, Григорий Степанович! – верещал Левич, уходя в глухую защиту, прижатый к канатам. – Это же объедки, остающиеся на столах после туристов.
– Хм, хм! Вы только послушайте, что он говорит! Ничего себе объедки! Я видел, какой объедок ты доставал из кармана своей пуховки, – брюзжал Лашук, добивая своего противника неожиданным переходом на «ты». – И потом, Натан Борисович, что значит объедки? Сдаётся мне, что ты ничего не понял в политэкономии, когда учился в Высшей школе профдвижения. Я тебе сейчас расскажу притчу, и ты сразу всё поймёшь. Эта притча ещё с незапамятных времён царской белой армии, канувшей под натиском лет в Лету. Слушай! Приезжает в казарму пехоты проверяющий штабной офицер. Заходит в солдатскую столовую. Солдаты со своих мест повскакали, стоят, глаза таращат, кушают ими начальство. Офицер спрашивает у солдат: «Как харч, братцы, хорош?» – «Так точно, вашество, хорош! Надо бы лучше, да некуда», – отвечают солдаты. – «А хлебушка хватает?» – «Хватает, вашество! Даже малость остаётся». – «А остатки куда деваете?» – «Доедаем, вашество, даже не хватает». Понял теперь, Натан Борисович,