Вот почему он охотно к ней заходил: так как она умела всегда рассеять много его сомнений и поддержить его в его начинаниях.
На зов ее и теперь он пошел в веселом расположении духа.
Вострушка Таня встретила его с распростертыми объятиями, расцеловала и усадила в своей уютной приемной. Это была прелестная гостиная, уставленная мягкой мебелью и убранная коврами. По случаю лета окна были открыты в сад, откуда шел запах цветов, растущих в клумбах.
– Что, вострушка моя, – обратился он к царевне, – ты так торжественно пригласила меня к себе?
– Да все это противное дело нашего дядюшки, оно покою мне не дает.
– За кого ты дьячишь?..[6] уж не за Семена ли Лукича… успокойся, я и без того уже так гневен на святейшего… всему царскому дому сделал позор.
– Нет, видишь ли, братец[7], я ино толкую… виноват патриарх: без тебя и твоего соизволения не должен он карать, да еще всенародно. Да подумай сам, коли допущать над святейшим издевку, так что молвить о попах?..
– Не одобряю Стрешнева, не одобряю и Никона… Зачем не бил челом, мы бы наистрого и наикрепко учинили сыск и выдали бы ему Стрешнева головой.
– Оно-то так, да ведь и Никон-то, святейший, человек… вот гляди, братец, его грамотка ко мне: плачет он, что вышло-де так… а сделал я, – байт он, – патриарха-де достоинство поддержать. Ставит дядюшка ваш Семен и собаку и патриарха на одну доску. Это позор и для церкви Господней и для царского дома. Коли не почитать Отцов Церкви, то зачем и избирать патриарха? И не дам я на посрамление ни храма Божьего, ни его служителей. А пред царем каюсь и молю прощения: виноват я, ему не докладывал.
– Кается? Не было бы провинности, не было бы покаяния. А ты вот что скажи, Танюшка, пригоже, что ль, да патриарху учинить дурное, а там каяться.
– Святейший души доброй, жаль ему стало тебя, братец, и нас, – вот он и пишет: благословляет и тебя и нас: я и просила тебя прийти: уж ты прости святейшего, служил он тебе верой и правдой, ничем не досаждал, а от всякого зла ограждал, ты ему прости, а я ему отпишу.
– Да ты послушай, что-де бояре бают: не потрафит завтра царь Никону, он и его проклянет. Отряхал же он прах со своих ног в моей комнате. Никон, коли рассердится, не помнит себя, уж такой норов.
– Святейший знает себе цену.
– Пущай так, каждый должен знать себе цену; да уж он больно строптив.
– Да ведь он собинный твой друг, – заметила она, – а над собинным другом царя и издевка непригожа.
С этими словами она упала на колени, начала целовать его руки, и прекрасные ее глазки глядели так жалостно, что Алексей Михайлович не устоял:
– Уж ты отпиши ему, сестрица, как знаешь, а я, право, ну, уж Бог его прости! пущай… молится за наши грехи… а мы прощаем ему. – Он нагнулся, поцеловал Таню и вышел.
Когда он возвратился в свою комнату, он обратился к Богдану Хитрово:
– Уж ты о святейшем больше мне не упоминай… Теперь с соколами во поле – чай много перепелов наловил.
Несколько