«Основной чертой Потемкина было его честолюбие без границ. Но демон честолюбия может плодотворно действовать на человека и беспрерывно держать его на высоте бодрой энергии лишь при наличии в душе человека явного стремления к определенным целям… стойкой преданности определенному идеалу. Ничего этого не было у Потемкина. Он был снедаем честолюбием беспредметным, он хотел стоять выше всех неизвестно ради чего, просто ради власти и почета, с которыми он сам не знал, что делать…Единственным спасением для него было бы появление на его пути к власти всевозможных препятствий. Тогда сама борьба с этими препятствиями воспламенила бы его честолюбивую душу к упорным усилиям, которые не давали бы ему застыть в дремотной апатии. Но препятствий не оказалось. Судьба предательски поставила его сразу лицом к лицу с полным осуществлением всех его желаний. Стоило ему шевельнуть пальцем – и любая его прихоть удовлетворялась в ту же минуту. Человек идеи знал бы, куда и на что направить такую власть. Человека без определенной жизненной задачи такое положение неминуемо обрекает на пресыщение и скуку. И Потемкин познал ужасную болезнь души, состоявшую в отсутствии желаний»[70].
Поверхностное знание исторических реалий екатерининского царствования заставляло Кизеветтера предположить, что на пути к власти у Потемкина в условиях непрекращающейся грызни придворных группировок могло не оказаться препятствий. Такие препятствия непреодолимой стеной ограждали молодого Потемкина от Екатерины II и позднее постоянно возникали на дороге у фактического соправителя императрицы, поскольку его место у кормила власти желательно было занять многим.
Не по движению пальца присоединялся Крым, строились города, флот, заселялись земли. Черным, суточным трудом, без сна, при котором светлейший князь, по его признаниям в письмах к Екатерине, уставал «как собака», совершались реальные дела. Рецидивирующая лихорадка, которой болел и от которой умер Григорий Александрович, никогда не имея времени долечиться, возникала именно в периоды особенно сильного ослабления организма в результате тяжелой работы. Бывали и отдых, и женщины, и вино, и карты, и затмевающая воображение роскошь. «Таков, Фелица, я развратен, но на меня весь свет похож», – как писал Державин.
Назвать Потемкина человеком без идеи, без определенной жизненной задачи – значит не замечать в истории русской политической мысли никаких идей, кроме своей собственной. Эта позиция, к сожалению, нередко встречается в кадетской историографии начала века. У светлейшего князя была и государственная идея, и вполне определенная жизненная задача – прекращение татарских набегов на южные русские земли, присоединение Крыма, утверждение России на берегах Черного моря – и с этой задачей он сумел справиться. Видимо, очень больно осознавать чужую воплощенность в деле, когда собственное дело потерпело