Чувства дополняют, обогащают, уточняют мысли. Мысли – это попытка осмысления мира, в том числе мира чувств. Чувства перед мыслями – так же, как и вся остальная реальность, и в этом смысле чувства объективны. И если попытка осмысления неудачна и даже мысли бунтуют против реальности, – тем хуже для мыслей. Чувства «существуют – и ни в зуб ногой» (Маяковский), а мысли подлежат коррекции. Не наоборот.
Я всегда был категорически против коррекции, подгонки чувств под те или иные мысли. А если чувства иллюзорные, кажущиеся, если они – галлюцинация? Ну что ж, практика – источник, цель и критерий истинности познания. А в данном случае практика такова, что мы сиротства боимся, за любимых боимся – и поддерживаем с ними связь во что бы то ни стало, отмахиваясь от рационалистических выкладок насчет того, что существует, а чего нет. Когда мой сынок далеко от меня, мне со свечкой спокойнее, а без свечки страшно. Таков психологический факт. И когда мои дорогие покойники приходят в мои кошмары – предпочитаю заплатить за их церковное поминание. Так спокойнее. Таков психологический факт.
26 сентября 2003 года мне что-то жуткое приснилось, и я потащил брата на Донское кладбище к праху мамы. Посидел у надгробной плиты, заказал поминание в Донском монастыре, поставил свечку за упокой. Успокойся, мама, не тревожь меня в кошмарах…
День был тяжелый, тревожный какой-то, душа места себе не находила. Приехали домой – через несколько минут брат сообщил о смерти Юрия Михайловича Лернера, самого старшего в нашей четверке слепоглухих студентов психфака МГУ.
Мой кошмар, моя мама, смерть Юрки… Что тут с чем связано? Или не связано? Какая разница? Надо быть открытым всему – и кошмару, и моей покойной маме, и тусклому, тягостному дню, и упокоившемуся в этот день Юрке, которого я так любил смешить, заставляя его не смеяться, а оглушительно реветь, к ужасу – до заикания – окружающих, не понимавших, что это – смех…
И когда я, посетив колумбарий, где прах моей мамы, сестры и брата, затем иду в храм и ставлю там свечки за упокой и за здравие, – моя собственная вера или неверие в бога ни при чем. Имеет значение вера или неверие моих покойников. Мои покойные родственники не были сознательными атеистами. Я бы назвал их смутно, на уровне выполнения неких ритуалов, верующими. И, навещая их прах или дома в их дни рождения и смерти, я – ради них, ради их, а не своей, смутной веры – выполняю ритуал. Жгу свечи. Включаю запись церковной панихиды.
Сам я хотел бы, чтобы меня похоронили с оркестром. Мне с детства нравится именно этот ритуал. Не надо церковной панихиды. Хватит и гражданской. С оркестром. Ну пожалуйста! Ну что вам стоит! Не навязывайте мне свои ритуальные предпочтения. Уважьте напоследок, перед кремацией, мои.
За воинствующего атеиста Ильенкова зажигаю не церковную свечку, а таблетку. Оно и безопаснее в смысле пожара, и дольше горит. И включаю его любимую траурную музыку. Впрочем, мое – ильенковское. Недаром я его духовный сын. Его любимая траурная музыка – и моя любимая.
Кстати, в общении с живыми тоже надо танцевать от них. По возможности принимать их такими, как есть… Тут тоже выручает интуиция…
Но