И сейчас он говорил о том, что темное время уже на пороге.
Тут и там почти одновременно щелкнули замки и задвижки. Одинаково спешно и привычно закрывались на ночь двери хлипких, вросших в обледеневшую землю мазанок и времянок, изб и рабочих бараков, деревянных одноэтажных домишек и резных теремов, прочных каменных доходных зданий и все еще редких на городских улицах особняков из красного кирпича.
Скрипнули надежные засовы и в белоснежном дворце – резиденции генерал-губернатора Софийского, изящном, современном здании. Оно словно переместилось сюда с улиц сияющего Петербурга, и оттого выглядело неуместным и потерянным. Как балерина, неожиданно упавшая в своей белоснежной пачке со сцены Мариинского театра – прямо в грязь.
Предстояла долгая и беспросветная зимняя ночь. Электрические фонари, детище инженера Романова – очередное новшество, на которые выдались так богаты последние несколько лет – как обычно, легко сдались перед натиском непогоды. Привычные же масляные не имели шансов устоять под порывами ветра – даже в том случае, если бы долг смог выгнать фонарщиков на улицу в такое ненастье. Да и не под силу им было рассеять ночную тьму.
Всего за несколько минут улицы, и без того немноголюдные, полностью опустели. Свет окончательно погас, как будто кто-то сверху вдруг прервал щипцами дыхание керосиновой лампы.
Снег снова усилился. Он стремительно заносил окровавленное тело, лежащее за околицей, у последнего на тракте верстового столба.
***
Город, окутанный ночью, прочно закрылся – на два, на три, кое-где даже на четыре запора – но не спешил отходить ко сну.
В гостиной генерал-губернатора отогревалась, приходя в себя, довольно разномастная компания.
Инженер Романов, благодаря чьим стараниям белокаменный дворец даже в пургу освещало пламя электрических ламп, растирал маленькие, почти женские руки, куском мягкой ткани. Не скрывая эмоций, он жаловался на свое новое техническое дитя – водопровод, не выдержавший испытаний первой зимы.
– Не действует! Вновь не действует! Полагаю, те же трубы, что и давеча, полопались.
– Прискорбно, Анатолий Васильевич. Теперь уж до весны… Ведь как до них достать, в такой мороз? И у нас вот стройка встала, – развел руками собеседник – чиновник, занятый на строительстве железной дороги. – С тех пор, как Вагнера изволили вызвать в Петербург, мы тут и версты не прошли.
– Да, да, ваша правда… Но позвольте. Мы ведь можем отогреть только этот, один лишь этот участок земли!
Адъютант генерал-губернатора Малинин и три брата-купца первой гильдии Перовы горячо обсуждали недавний инцидент в тюремном замке.
– К сожалению, вас не обманули, господа. Они снова сбежали: как раз во время визита его превосходительства. На сей раз их семеро, и, увы, они, вероятнее всего, теперь уж хорошо вооружены.
– Не может быть! И без того среди нас были одни каторжники.
– Нет, хуже, брат: это мы живем среди них! Нынче же велю Луке поставить еще засовов.
– Но как же такое могло случиться?
– Они все спланировали заранее. Та непристойная женщина, про которую все говорят, своим возмутительным поступком просто отвлекла внимание его превосходительства и господина смотрителя.
– Да как же так, батюшка… То, о чем говорят, в самом деле… Имело место? Неужто не пустая молва?
Адъютант, довольный нахождением в центре внимания, на миг замешкался, видимо, опасаясь поведать лишнего, но все же продолжил.
– Увы, но это так. Все – истинная правда. Арестантка действительно сделала те отвратительные вещи, не достойные звания человека.
Так как братья явно ожидали продолжения, Малинин добавил:
– Ее выпороли и посадили в карцер.
Старший купец, сокрушаясь, покачал головой:
– Ээ, батюшка, мало. Повесить! Всех повесить! Поймать и повесить!
Среднему очень хотелось уйти. Ему совсем не нравилось, что семья осталась одна в доме на окраине, когда поблизости рыскали то дикие звери, то мало от них отличимые кровожадные убийцы.
Младший Перов предвкушал, как расскажет все в подробностях собратьям по гильдии.
В стороне от обеих групп расположился отец Георгий, настоятель нового каменного храма. Отодвинув кокетливую занавеску-тюль, он невидящим взглядом смотрел в темноту за окном. Сложно сказать, прислушивался ли он к разговорам, или же задумался о чем-то своем.
Послышался громкий стук дверной щеколды, и вскоре за ним – лязгающие жалобы открываемой дубовой двери. Звуки сопровождались высоким, хрипловатым голосом Софийского – тот обратился к сбежавшейся челяди да солдатне:
– Как там хозяйка?
– Так же, ваше превосходство: мается животной…
– И что, доктор был?
– Никак нет. Не нашли.
– Плохо искали!