– Да я все отдам, что еще оставил на покупки, только бы увезти эту писанину домой! – не раздумывая, воскликнул Миша, помня, что осталось у него немного больше тысячи двухсот.
– Ну так и о’кей. Я пошел. Жди!
И, ничего не объясняя, Витька положил свиток назад в коробку и нырнул за дверь.
Он вернулся меньше чем через час, истекая потом и таща на вытянутых руках три поставленные одна на другую громадные упаковки.
– У-у-у, надорвал поясницу! – завопил он. – Принимай! Да бери же, или уроню, и все это раскатится на…!
Не отвечая на ошеломленные вопросы, Сандлер влетел в душевую, откуда тут же изверглись друг за другом его шикарные пляжные тапочки, футболка «Адидас», шорты и бейсболка. Затем сквозь плеск воды, чиханье и фырканье до Михаила донеслось:
– Вскрой упаковку и посмотри, что за фиговины!
В широкой коробке оказались поставленные рядами две сотни круглых трубок, очень похоже сделанных под бамбук (на самом деле это, конечно, была пластмасса). Миша снял крышечку с одной трубки и обнаружил в ней тугой сверток бумаги, развернув который, он сразу заметил, что бумага недурно имитирует пергамент, хотя куда тоньше его. Длинный узкий лист был исписан строчками нарочито неровных букв греческого алфавита.
– Ну как?
Виктор вышел из душевой, наматывая на бедра полосатое полотенце.
– «Камафос пафамара куртарикос тамакорка комостантикус…» Что за чушь?! – воскликнул Ларионов. – Это не греческий и не древнегреческий. Это, по-моему, вообще никакой!
Сандлер захохотал.
– Конечно, никакой, Майкл! Эти штуки я привозил в Россию еще года четыре назад, тогда они шли, сейчас, конечно, на такую туфту уже не купятся. Ее только американцы всякие хватают. Сувенир это. Называется «Письмо любви». Сделано как бы под Древнюю Грецию, которой тут туристов потчуют не меньше, чем в Афинах или Салониках.
– Какая же, на фиг, Древняя Греция? – возмутился Миша. – Древние греки не знали бамбука!
– Можно подумать, что америкашки об этом знают, равно как и турки! – пожал плечами Виктор. – Эти «письма любви» тут продаются по шестьдесят пять центов. Ну-ка, дай бамбучинку…
Виктор вновь извлек из коробки пергаментный свиток и, прикинув на глаз его диаметр, преспокойно запихал на место «письма любви». Свиток вошел, хотя и с некоторым трудом – он был куда объемнее бумажной «реликвии».
– Вот. На таможне знают эти сувениры, привыкли к ним.
Михаил даже поперхнулся.
– Ду… думаешь, они не поймут? А, Витюн?
– Думаю, моя приятельница с тутошней таможни, которая видела у меня эти письма много-много-много раз и которой я оч-чень не зря шесть лет подряд дарю конфеты и цветочки, не училась в нашем универе, Майкл, и не разбирается в древнегреческих пергаментах. Буковки те же самые, а что больше написано, так,