Бродя меж торговых рядов, Пронька распахнул сермягу – всего-то конец апреля, а солнце, гляди ж ты, печет почти что по-летнему. Так вот и в прошлолетось было – а затем вдруг морозы грянули. Вот и неурожай, вот и глад, и мор, на Москве, говорят, людей едят – дожили, прости Господи! Да и здесь, в северных волостях, тоже хлеба не было… Впрочем, конечно, был, да дорог – не всякому своеземцу под силу, не говоря уже о простых мужиках. Рыбой перебивались, дичиной – а уж так хотелось духмяную краюху хлебушка! Да не было. Хотя, благодарствие Господу, в озерах да реках рыбы было полно, а в лесах – дичи. Частенько и кузнечные закидывали сети, тут было главное – не ловить у монастырских тоней, да и так, монахам-тонникам – рыбных обительских ловен блюстителям – на глаза не попасться, иначе потом греха не оберешься – хороший штраф выпишет судебный старец, а то как бы и не батогов.
Походил по торжищу Пронька, так нужного товару и не нашел, пригорюнился. Уселся под березкой у паперти, задумался. Легкий ветерок гнал белые облака по голубому небу, облака отражались в темной воде реки не успевшими растаять льдинами, пахло старым сеном, навозом и молодой листвой. Вокруг соборной церкви зеленела трава, весело желтели мохнатые цветки мать-и-мачехи, а рядом, под забором, напоминая о морозной зиме, еще чернели съежившиеся от весеннего солнца сугробы. Хороший березозол-апрель выдался, теплый, сухой, такой бы и май-травень – ужо успели бы с севом… если было у кого чего сеять. Ну, хоть травы нарастет на сено – и то хорошо.
Прошка вдруг почувствовал голод и, поглядев на обжорные рядки, сглотнул набежавшую слюну. Торговали, конечно, не как в былые времена – калачами, пирогами, блинами, – нет, нынче все больше жареной да печеной рыбкой, вяленым мяском, сушеными грибами, ягодной – с прошлогодней клюквы – бражкою, но все равно поесть было что. Прохор иногда задумывался: как же это так получается, что по всей святой Руси страшный голод, такой, что люди кору на деревьях едят и сами на себя охотятся? Ну, неурожай, оно понятно – ни полбы, ни гречихи, ни хлебушка. Но что, в реках да озерках рыбы меньше стало? Или зверь лесной да птицы все перемерли? Ну, нет хлеба, так ведь не единым хлебом сыт человек – можно и грибами, и ягодами, и рыбой с дичиной подкрепиться. С чего ж тогда такой голод? Вопрос этот Пронька даже дружку своему, Митьке Умнику, известному грамотею, задал.
Митька аж закашлялся:
– Ну ты и спросил, Проша! Вот скажи-ка, сколько на большом посаде дворов?
– Гм… – Пронька задумался. – Ну, может, около сотни…
– «Около сотни», – передразнил Митька. – Еще двадцать лет назад сто сорок пять было, а сейчас, считай, сотни две.
– Ну, пусть так, – согласился Прохор. – Только я чего-то не пойму – при чем тут голод?
– А при том, Прошенька, что в Москве-то, во Владимире, Курске не сотнями, тысячами дворы считают! Ты прикинь – столько людей! И деревни там не