– Айя! Духи! Злые духи пришли! – закричали сторожа и бросились в лагерь, заполошно мотаясь между юрт и кибиток. Кто-то звал шаманов. Наиболее рассудительные седлали коней для бегства.
Ветер сменился, и с его помощью туман, все более наливающийся красным светом, набросился на половецкие вежи. Тогда и раздался тот самый крик, услышанный не только в русском лагере, но и в стане Кончака.
Случилось так, что туман охватил лагерь Кобяка со всех сторон, отсекая пути для бегства. Были среди половцев те, кто попытался пробиться сквозь кровавую пелену на коне. После первого же шага в багровой дымке кони падали вместе с всадниками в гущу этого марева и уже не поднимались. Один из коней при падении опрокинулся на спину, и стало видно, что его ноги словно срезаны одним ударом гигантского серпа.
У ворот Вышгорода стояла мертвая тишина. Тысяцкий Лазарь и его воины видели, как погибают враги, но радости такая смерть не доставляла. Гордиться стоит заслуженной победой, а не бесчестной бойней.
– Что ты наделал? – тысяцкий схватил Аль-Хазреда за грязный отворот халата.
– Спас ваши жизни и отомстил врагу, – ответил Аль-Хазред, явно гордясь содеянным.
– Убери это, – с удивительной для себя мольбой в голосе попросил тысяцкий.
– Оно не уйдет, – тоном учителя, втолковывающего несмышленышу элементарные вещи, сказал араб. – Оно пришло за кровью и должно ее получить. Только солнце прогонит это прочь, к озеру Хали, что под Черной Звездой.
Тысяцкий понял, что убийство продлится всю ночь до восхода солнца, и содрогнулся.
В это время раздался скрежет засова, и в воротах открылась калитка. В сопровождении гридней, несущих факелы, из ворот величаво вышел князь Давыд Ростиславич Смоленский, тот самый, что не пустил Лазаря внутрь крепости.
Князь был красив без изъяна: высок, могуч, хорош собой. Пластинчатый доспех ладно облегал его мускулистый торс, красные княжеские сапоги подчеркивали длину и стройность ног.
Князь был любопытен. Давыд Смоленский хотел знать, что происходит и чьи войска там, в тумане, расправляются с презренным Кобяком. И еще князь желал знать, есть ли среди победителей его люди. Тысяцкий Лазарь за ответом в карман не полез, благо карманов на кольчуге не предусмотрено. Он сказал, что думает о тех, кто любит отсиживаться за крепостными стенами в разгар сражения, кто хочет загребать жар чужими руками, и о тех, кого дурость или гордость гонит на убой в туман-людоед.
Услышав о людоедах, князь Давыд изменился в лице, пообещал молиться за всех и убрался обратно под защиту крепостных стен. Вслед за ним пропустили только факельщиков, перед носом остальных калитку без лишних слов захлопнули, и снова загремел засов.
Туман свирепствовал в лагере Кобяка уже полночи. Живых лукоморцев оставалось все меньше. В основном это были те, кто догадался забраться повыше от земли – на повозки, крепления