– Барометр по-прежнему стоит низко, сэр, – сказал он. – Никаких признаков, что ветер скоро уляжется.
– Я их тоже не вижу, – ответил Хорнблауэр.
Скудная почва для разговора, даже если бы он хотел вести разговоры с подчиненным. Серое небо и серые волны, вой ветра, зябкая сырость, безнадежность, мрачившая его мысли, – все помогало Хорнблауэру сохранять ту немногословность, которую он так долго в себе воспитывал.
– Позовите меня, если погода начнет меняться, мистер Фримен, – сказал он и повернулся к люку. Требовалось огромное усилие, чтобы переставлять ноги; еще труднее было согнуть спину, чтобы взяться за комингс люка. Пригибаясь под опасными палубными бимсами на входе в каюту, Хорнблауэр чувствовал, как болит каждый сустав. Он совершенно отупел от холода, усталости и морской болезни и сознавал только одно: нельзя просто броситься на койку в одежде, как ему хотелось, – не из страха заработать ревматизм, а потому, что неизвестно когда еще удастся просушить постель. И тут сбоку материализовался Браун; видимо, он ждал в кают-компанейской кладовой.
– Позвольте мне снять с вас бушлат, сэр, – сказал Браун. – Вы замерзли, сэр. Давайте я развяжу шарф. И расстегну пуговицы. Сядьте, я сниму с вас башмаки, сэр.
Браун снял с него мокрую одежду, как с маленького, потом, словно по волшебству, извлек откуда-то полотенце и растер Хорнблауэру ребра. От прикосновения грубой ткани застывшая кровь вновь побежала по жилам. Браун надел ему через голову фланелевую сорочку и, встав на колени, растер ноги. В руках у Брауна спорится любое дело: он одинаково ловко вяжет узлы, накладывает сплесни и правит лошадьми, он мастерил для Ричарда игрушечные кораблики и притом был мальчику разом учителем и нянькой, он умеет бросать лот, брать рифы и прислуживать за столом, держать штурвал, разрезать жареного гуся и раздеть усталого человека. Что не менее важно, он знает, когда умолкнуть, накрыть хозяина одеялом и выйти без раздражающих пожеланий доброго сна. Перед тем как провалиться в забытье, Хорнблауэр успел подумать, что Браун – куда более полезный член общества, нежели его коммодор. Будь он грамотный, попади он на корабль мичманом, а не завербованным матросом, был бы сейчас капитаном. Что примечательно, эти мысли не отравляла и тень зависти: годы научили Хорнблауэра восхищаться без злости. Какой-то женщине повезет: Браун будет отличным мужем – до тех пор, пока рядом нет других женщин. Хорнблауэр улыбнулся и продолжал улыбаться во сне, несмотря на морскую болезнь и волны, швырявшие маленький бриг из стороны в сторону.
Он проснулся окрепший и голодный, немного полежал, с удовольствием прислушиваясь к корабельным шумам, затем высунул голову из-под одеяла и крикнул, чтобы позвали Брауна. Часовой у двери повторил приказ, и Браун появился почти мгновенно.
– Который