Вот и дремучий лес, насыщенный зверьем и дичью, место славной охоты, известное и варягам. Ведь именно из-за них древляне перестали охотиться в этих местах. Лес и река не оставят голодным. Он был здесь не раз, невзирая на опасность столкнуться с врагами… Он знал, что выживет здесь без труда.
Первым делом он вырыл землянку, не ведая, сколько пробудет в лесу, ожидая рокового дня. Изготовил берестяные грузила, насовал в них червей и наловил прихваченной отцовской сетью рыбы про запас. Ел ее сырой, не разжигая костра.
Немедля Домаслав устроил засаду на известной тропинке, ведущей к священному дубу. Он долго копал длинную траншею – ров для отхода, маскировал его ветками, затачивал колья и закапывал их острием вверх. Затем он тихо и скрупулезно прокалывал ветошь, в которую облачился, – покрывал ее листьями. Закончив со своим одеянием, он выстроил дротики в ряд для бросков, проверил стрелы в колчане и упругость тетивы своего лука. Спустя еще один день он был готов.
Засев в своем окопе, он слился в лесом. И только слушал. Он слышал шорох крота, стук дятла и топот лосей, рычание медведя и щебетание птиц.
Нельзя было заснуть, и он отгонял истому, пытался бодрить себя воспоминаниями, но именно они каждую ночь клонили ко сну. Потому что в них были спокойствие, умиротворенность, счастье.
Там у ручья, где бобры соорудили плотину, он ласкал свою Малушу. Она не позволяла лишнего до благословения отца, но все равно поощряла своим звонким смехом. Этот чудный девичий голос стоял в ушах. Они плескались в древлянской реке Уж, любуясь радугой, и брызги растворялись в солнечных лучах, окропляя их беззаботным ожиданием радости, свойственном только молодым. Не было тревоги, страха, боли. Только ее белоснежная улыбка, ее зеленые глаза, ее заразительный смех…
Казалось, грусть осталась в прошлом, улетучилась вместе с облаками. В присутствии Малушеньки он забывал о злобе, что держал на отца за гибель мамы, не помня и о том, что она сама – дочь свирепого Мала, не пощадившего даже жрецов Перуна.
– А как звали твою мать? – однажды спросила она.
– Радмила. Она гладила мои волосы, как я глажу твои, но еще нежнее.
– Она утопилась? Прости.
– Она превратилась в русалку!
Лишь на мгновение горькая правда отвлекала от задорных догонялок и беспричинного смеха.
Звонкий смех стоял в ушах, но убаюкивал пуще тишины. Домаслав ущипнул себя, чтобы не задремать. Раз, другой. Потом уколол запястье стрелой. Сон отступил.
Ждать пришлось несколько дней, каждый раз с рассвета