– Ох, Джакомо! – Я бросаюсь ему на шею.
Он наклоняет ко мне голову, я целую его щеки. Я ловлю себя на том, что плачу из-за него, мои слезы в конечном итоге смешиваются с его слезами. Я познала, что такое горе, мне приходилось успокаивать свою мать.
– А ваша матушка… ей пришлось второй раз выходить замуж? – поинтересовалась я, когда он взял себя в руки.
– Моя мама в двадцать пять лет осталась вдовой с шестью детьми. Ей пришлось зарабатывать нам на жизнь. – В словах его звучала горечь, только я не могла понять: он злится то ли на нее, то ли на сложившиеся обстоятельства. – Она стала актрисой и – все еще будучи достаточно молодой и невероятно красивой – пользовалась большим успехом. Через год она уехала в Санкт-Петербург, а потом приняла пожизненный ангажемент в Дрезден.
– И кто же тогда вас воспитал? – спросила я, ощущая за него тревогу.
– Моя бабушка, Марция. Каждые несколько лет мама возвращалась в Венецию, ослепляя своим появлением, но именно бабушка заботилась обо мне. Она умерла десять лет назад. Когда это произошло, мама продала дом со всей мебелью и вещами. Тогда мне было восемнадцать – уже взрослый мужчина, но я болезненно переживал эту утрату. Я вылетел в трубу. Я не был готов потерять свой дом и отправиться жить в меблированные комнаты.
– Господи Боже! – вздохнула я, понимая, на какие несчастья – по крайней мере некоторые из них – Джакомо намекал мне в кабинете моего отца.
Мы медленно побрели назад на площадь в полном молчании. Джакомо хотел показать мне свой дом, но при этом он стал задумчив и печален. Я взяла его за руку, чтобы поддержать.
Через пару минут мы миновали восточную сторону церкви Сан Самуэль.
– А здесь… – Джакомо широким жестом обвел окрестности, вновь становясь, как прежде, веселым, – прошла моя яркая – хотя и короткая – карьера священника!
– Нет! – не поверила я.
– Да, мой ангел, – ответил он, театрально осеняя меня знамением. – Моя судьба – быть величайшим проповедником столетия. Так полагали мои мама и бабушка, когда – в пятнадцатилетнем возрасте я изучал богословие в Падуе – мне выпала честь произнести проповедь прямо здесь на кафедре.
Он увидел кучу пустых овощных ящиков у закрытой лавки, схватил один из них, поставил наземь и театрально на него взгромоздился. Ящик не мог выдержать его вес больше секунды, и Джакомо поспешно спрыгнул. Я весело засмеялась: какой же он потешный.
– К сожалению, перед этим самым важным дебютом я от пуза наелся и напился вина. Я встал перед присутствующими в церкви, побледнел и… то ли от испуга, то ли чтобы избавиться от последующих унижений… лишился чувств.
– О боже! – только и смогла выдавить я, давясь от смеха. – Я бы и сама сразу могла вам сказать, что вам не подходит карьера священника!
– Вы очень умны, Катерина, – ответил он. – Жаль, что я и наполовину не такой наблюдательный, как вы. Еще четыре года я потерял, подыскивая