– Сгинь она совсем! – вмешался седой купец. – Бесам она свою душу продала. Колдунья она, оборотень. Когда мы на Москве Самозванца казнили, в ту пору, православные, обернись Маринка совой серою – и в окно из дворца улетела!..
– Ишь ты, нечисть какая! – крестясь, буркнул посадский. – Так и не поймали?..
– Прямехонько в Тушино пустилась, злодейка. Она же и надумала самозванца-то нового…
– Гляньте-ка, гляньте! – зашумели кругом голоса. – Это никак воеводы на паперть взошли… В самую церковь идут…
– Крест пошли целовать, – отвечали ближние к паперти…
– Чтобы без измены в осаде сидеть…
– Над мощами угодника Божьего крест целуют.
– А доблестен князь-воевода!
– Не впервой ему! Не выдаст обители!
За воеводами начали входить в церковь для крестного целования низшие начальники – сотники, есаулы… Потом потянулись стрельцы, дети боярские, пушкари, казаки верные – и простой народ туда же валил…
А колокола обительские гремели все звончее, все радостнее, словно ликовали: есть-де кому нашу обитель-матушку оборонять, отстаивать…
Добрались до церкви и молоковские молодцы. Ярко горели глаза у Тимофея Суеты, у Данилы, у Анания; только Оська Селевин словно бы скучен был, глядел он все в землю.
Вот пахнуло на них ладаном[21], засверкали пред иконами лампадки и свечи; вот и рака[22] святителя… Взял Ананий крест из рук инока и молвил:
– Братья, товарищи, святой крест целую, нерушимую клятву даю – и за себя и за вас! Не изменим обители!
Истово крестясь, сотворили целование и Данила и Тимофей. После всех Осип Селевин приложился… Темновато было в храме, а то приметили бы, что побледнело в тот миг его лицо, скривились тонкие губы…
Шумела и радовалась толпа богомольцев, гудели колокола. В покое отца Иоасафа старец Гурий вручал Бессону Руготину ответную грамоту за печатью архимандрита. И в самом начале той грамоты таковая отповедь ляхам значилась: «Да весть ваше темное державство, гордии начальницы Сапега и Лисовский, и прочая ваша дружина, векую нас прельщаете, Христово стадо?.. Богоборцы, мерзость запустения, да весте, яко и десяти лет христианское отроча в Троицком Сергиевом монастыре посмеется вашему совету безумному, а о нихже есте к нам писаете, мы, сия приемше, оплевахом. Кая бо польза человеку возлюбити тьму паче света?.. Но иже всего мира не хощем богатства противу своего крестнаго целования…»
Видно, не забыл старец Гурий, как грамоты пишут: пристыдил и опозорил он ляшских начальников…
В польском стане
Разноязычный, шумный говор перекатывался по стану вражьему, что раскинулся за турами, рвами да валами земляными вокруг Троице-Сергиевской обители. Крепко оскорбились ляхи той грамотой, где иноки их пристыдили и опозорили, и с того самого дня работали, рук не покладая: землю рыли, туры готовили, валы насыпали. Так спешили, что к третьему