– Будет, матушка-барыня, будет. Привезу.
– Да не забудь поучить маленько: неученых мне не надобно. А сама учить начну – может, и не поздоровится. Поучи.
– Поучу, матушка-барыня, поучу, как не поучить! – лепетал почти бессмысленно Никанор.
Тележка тронулась. Рядом с нею загарцевал и «одер» Тютчева.
– Прощай, королевишна! – прохрипела Салтычиха, обернув голову к Галине. – Поторопись ко мне-то… не забудь!
Галина не знала, что отвечать. Она стояла в каком-то забытьи и даже не заметила, как молодой инженер, уловив удобную минуту, послал ей довольно выразительный воздушный поцелуй. Не заметила она и того, как кучер Аким искоса глянул на нее, как бы желая этим взглядом передать что-то для нее необходимое. В душе ее происходил какой-то невообразимый переполох.
Никанор без шапки, насколько доставало его сил, побежал вслед за тележкой, скрылся вместе с нею, но вскоре возвратился усталый, весь в поту.
Галина уже сидела на скамеечке, закрыв лицо руками. Она ждала отца.
– Конец! Всему конец! – произнес Никанор каким-то упавшим голосом.
Галина медленно подняла голову.
– Что смотришь, дочка? Аль не разобрала, в чем дело? Не поняла?
– Не поняла, батюшка, – проговорила медленно Галина.
– А не поняла – тебе же все на голову падет. Горе тебе, дочка, неминучее. Горе тебя ждет, дочка!
– Какое горе?
– Такое! Никогда и ни за что не простит тебе барыня того, что ты сделала.
Галина, помолчав, спокойно произнесла:
– Я и сама теперь так думаю. Не простит.
Отец и дочь молчали. В лесу, и без того уже темном, становилось еще темнее. Серые осенние тучи заволакивали небо, ветер пробегал по вершинам деревьев, и уже начал накрапывать мелкий, надоедливый дождик, известный под названием осеннего и бесконечного.
Отец и дочь вошли в сторожку. Там уже было темно, как ночью. Галина зажгла лучину, села у светца и задумалась.
– Думать нечего, дочка! – начал Никанор с какой-то несвойственной ему решимостью. – Надо дело делать!
– Какое? – почти машинально спросила Галина.
– Надо бежать.
– Кому?
– Тебе, дочка. Мать твоя бежала от беды, беги и ты.
Галина молчала, но лицо ее передергивалось какой-то странной судорогой, и, видимо, она на что-то решалась.
– Нет, батюшка, я тебя не покину, не уйду от тебя! – сказала она решительно глухим голосом.
– Стало быть, погибели ищешь, дочка?
– Зачем? Погибать мне еще рано.
Сильный порыв ветра пронесся в это время на дворе – и лес застонал и загудел, как бушующее море. Дрожала даже от порывов ветра и сама сторожка.
– Слышь, батюшка, как непогодь бушует? – начала Галина каким-то неведомым доселе отцу голосом. – Ну вот… бушует она, батюшка, ревет, стонет, гудит, что леший какой, хочет все порвать да изломать, ан и не может. Лес стоит себе да стоит. Может, и изломает она пяток-другой сосенок