Он умел здорово смешить, и это больше всего нравилось в нем Жозефине. В его компании она беззаботно, до упаду, смеялась. А этот «полишинель», как его часто называли в салонах, этот придворный шут потешал всех своими смелыми каламбурами и, как тогда называли, «мистификациями».
«Талант мистификатора, – писал один из свидетелей таких развлечений, – состоял в том, чтобы, сидя с дамами за столом, корчить самые невообразимые гримасы, подражать крикам различных животных, или изображать режущий ухо визг пилы, или копировать голоса известных в свете людей. Но самой большой популярностью пользовался другой трюк. Этот весельчак, выбрав себе невинную жертву, начинал методически издеваться над несчастным, отпускать в его адрес язвительные, обидные замечания и повсюду его преследовать на потеху публики, не отставая от него ни на минуту».
Его проделкам самого дурного пошиба не было конца, здесь он поистине был неистощим. То привяжет незаметно саблю к ножнам своего начальника, генерала Леклерка, то каким-то загадочным способом у всех на глазах превратит его зеленую венгерку в синюю, то, намалевав физиономию сажей, начнет разыгрывать из себя креола и «дальнего родственника» Жозефины с Мартиники.
Подобные безвкусные эскапады, однако, всем поголовно нравились и Жозефину вовсе не коробили, – напротив, вызывали у нее к нему все новые приступы нежности.
Светская молва только подогревала чувства Жозефины, и она тем охотнее принимала у себя в будуаре «всеобщего любимца», «баловня света».
Там, в ее уютном гнездышке, раздавались порывистые вздохи, звучали приглушенные страстные слова любви, сплетались жаркие руки, накаленные неиссякаемым желанием трепетные тела, там Жозефина, как ей казалось, отдавалась своему новому любовнику с такой пылкой горячностью, так самозабвенно, как никому прежде.
Какое дело этим утратившим от великой страсти рассудок возлюбленным до названий замшелых итальянских деревень, где муж Жозефины вдали от родины громил противника, ее врагов, занося эти места в скрижали истории? Какой, однако, обидный парадокс. Имя генерала Бонапарта теперь было у всех на устах, но только не срывалось с искусанных припухших губ его законной жены.
Они проводили, словно в забытьи, целые дни в постели, и из его крепких объятий ее вырывал лишь стук копыт верховых курьеров, доставлявших ей от генерала письма, которые она не стесняясь громко зачитывала своему неистовому любовнику.
«Я получил от тебя недописанное письмо, так как ты, наверное, решила поехать прогуляться за городом. И после этого ты осмеливаешься ревновать меня, меня,