Юноша ничуть не смутился, но, заметив, что слуга поглядывает исподтишка на некое открытое окно, хладнокровно сказал:
– Любезный, произошло некоторое недоразумение. Его светлость, как видно, не понял, что я сын одного из ближайших его друзей – ныне, увы, уже покойного. Так ответь мне… – Он указал рукой на то окно, которое притягивало к себе взоры лакея: – Его светлость, вероятно, там? Я так и знал!.. А не с дамой ли? Нет? Чудесно! Тогда попрошу передать всемилостивейшему господину герцогу одну вещицу, которая послужит мне лучшей рекомендацией…
С этими словами юный плут на глазах у невозмутимой свиты и лакея, который разинул от изумления рот, развязал тесемки своего объемистого кошелька, извлек оттуда нечто, завернутое в тряпицу, и бережно, словно мать распеленывает ребенка, принялся освобождать сей загадочный предмет от покровов.
– Вот, гляди, – улыбнулся Антуан.
Это оказалась гроздь мускатного винограда.
Карл-Фердинанд тоже напряг зрение – и вдруг, переменившись в лице, перегнулся через подоконник и крикнул путнику в трауре:
– Входите, сударь, я жду вас!
Как ни был самоуверен младший Пейроль, он все же оробел при виде высокомерного герцога Мантуанского, который сидел в кресле, небрежно перекинув ногу за ногу, и презрительно глядел на него из-под полуопущенных век.
Карл-Фердинанд и в домашнем платье выглядел по обыкновению импозантно: тонкое бледное лицо, стройная белая шея в пене изящных кружев, холеные руки, выглядывающие из венецианских манжет, иссиня-черные крупные локоны, казавшиеся дорогим парадным париком.
Все в этом государе обличало гордость и твердую волю в сочетании с прирожденным даром притворства: и резко очерченные дуги бровей, и орлиный нос, и живые каштаново-бархатные глаза, вдруг загоравшиеся золотистыми искорками, и тонкие алые губы…
Хотя Антуан еще не так хорошо разбирался в людях, герцога он раскусил с первого же взгляда: «Блестящий вельможа, но служить ему будет непросто».
Не поведя и бровью, смотрел Гонзага на этого юнца, который, согнувшись пополам в поклоне, мел пером шляпы пол и мямлил:
– Государь… почитаю высочайшей честью засвидетельствовать вашей светлости…
Герцог оглядел его с головы до ног с нескрываемым недовольством и подумал: «Экий скользкий малый… на дворянина совсем не похож… Не то учителишка, не то судейский, не то лавочник… кто знает, что там у него в ножнах! Уж не вертел ли? Словом, надо спровадить его поскорее».
Не предложив юноше сесть, Карл-Фердинанд томным голосом сказал:
– Что вам угодно, молодой человек? Разве вы не слыхали, что я нездоров?
Обескураженный весьма прохладным приемом, Пейроль так и застыл в поклоне, не решаясь поднять глаза на герцога. Однако мысль о виноградной кисти очень скоро придала ему смелости. Как бы ни пытался Карл-Фердинанд изображать из себя небожителя, он тем не менее всецело в руках у него. У Антуана!
– Государь, – сказал он тихо, – если бы не мое искреннее желание защитить интересы столь могущественного