Но вот этот чеховский герой. Ванька Жуков. Мне наша учительница поручила выучить рассказ наизусть, а он довольно большой, но я его быстро выучил. И на всю жизнь запомнил:
«Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и подмастерья ушли к заутрене, он достал из хозяйского шкафа пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на темный образ, по обе стороны которого тянулись полки с колодками, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял на коленях».
Все это я и должен был прочитать перед всем классом, где за партами сидело человек тридцать учеников.
На коленях я, конечно, не стоял, а лист бумаги не лежал, как у Чехова, на скамье. Мне поставили учительский стол в левом переднем углу класса. За этим столом я сидел. Передо мной стояла чернильница. Я макал в нее ручку с пером, конечно же, не с заржавленным. А чтобы быть не только Володей Симоновым, учеником 4-го класса Октябрьской средней школы, а еще и Ванькой, о горькой судьбе которого в 1886 году написал свой великий рассказ Антон Павлович, я действительно вывел первую букву на разложенном передо мной листе бумаги. И стал писать, произнося слова голосом девятилетнего ученика сапожника Аляхина и внука своего дедушки:
«Милый дедушка, Константин Макарыч! – писал и говорил я, и весь класс, замерев, слушал. – И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».
Дальше я уже не писал, а только делал вид, что пишу, водя ручкой по бумаге, и произносил наизусть письмо Ваньки:
«А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала в мою харю тыкать».
В классе при этих словах кто-то засмеялся, но тут же затих. Смешно же в самом деле, ежели человеку мордой селедки в харю тычут, но и очень грустно из-за хамства и грубости этого действия в отношении человека.
Но тогда я этого не сформулировал. Я это потом стал для себя формулировать. Но тоже, наверное, не до конца.
Чехова я потом тоже читал. В моей программе при поступлении в Щукинское училище был рассказ «Володя». Страшный рассказ. «Семнадцатилетний юноша, некрасивый, болезненный и робкий» застрелился из-за пошлости, лжи, лицемерия. Никто его не понимает, никому он не нужен. Все, кто его окружает, погрязли в своих мелочных заботах, всецело ими поглощены и выдают сущие пустяки за самое