Когда, много лет спустя, верный своей склонности к эквилибристике, я стану сам выполнять в фильмах трюки, мама, столь чуждая обычным материнским соображениям, тоже не будет за меня бояться.
Когда меня положили в больницу со сломанным бедром после скверно обернувшегося пируэта, она навестила меня. Она вихрем врывается в мою палату и спрашивает без предисловий, сама не своя: «Твои ноги? Где твои ноги?» Меня немного удивляют ее паника и этот странный вопрос, ответ на который кажется мне совершенно очевидным. Я поднимаю простыню, чтобы удостовериться вместе с ней, что ноги мои на месте. Она вздыхает с огромным облегчением и говорит: «А, значит, все в порядке! Я думала, их отрезали!»
Засим мама поворачивается, выходит в дверь и исчезает. Я лежу на койке ошарашенный. Мое сломанное бедро не заслуживает пяти минут ее присутствия рядом и даже тени сочувствия. Главное – мои ноги целы. На остальное ей плевать.
Чтобы прошибить стоицизм моей мамы, мне пришлось бы совершить подвиги куда более впечатляющие, чем какая-то «повешенная свинья» на перилах шестого этажа. Я, однако, из кожи вон лезу, чтобы удивить ее при пособничестве моего брата Алена, который каждый раз поднимает тревогу.
Вот одна из моих любимых игр: когда зовут к обеду, я вхожу в окно, перелезая через балкон в комнате сестренки Мюриэль. Родители видят, как я являюсь к столу не из коридора, а прямо с неба. Папа прыскает со смеху. А мама делает замечание для проформы, словно говоря: «Ладно уж, я власть».
Родители, конечно, не подталкивали меня к дурачествам, но и не запрещали их, и я не преминул истолковать их снисходительность как некое молчаливое разрешение. Беспечность, с которой они смотрят, как я расту – или не расту, – говорит об их вере в мою судьбу.
За всю свою жизнь они по-настоящему испугаются за меня только один раз: в 1970 году, на тридцать седьмом Гала-параде артистов. Я приготовил для этого случая слегка рискованный номер канатоходца, который будто бы падает. Но я не успел или просто не подумал предупредить родителей, которые должны были быть на представлении. Меня, надо признаться, очень возбуждала перспектива этого воздушного скетча в цирке.
Я хорошо обкатал мою роль с партнером на арене Марио Давидом, который, в образе белого клоуна, подавал мне реплики. Я сажусь на разные места в зале, и каждый раз меня просят встать: «Мсье Бельмондо, это не ваше место». Уловка клоуна, чтобы подняться под самый купол. Я исчезаю – и спускаюсь сверху. Тут я должен сказать: «Как высоко» и добавить что-нибудь вроде: «А, здесь работают воздушные гимнасты!»
Клоун внизу продолжает свои ужимки и призывает меня спуститься. Следуют несколько минут, в которые я должен продеть ногу в петлю. После чего я иду по канату, привязанный за одну ногу. На полпути канат будто бы рвется, я кричу и приземляюсь в сантиметре от пола. Очень довольный своим скетчем.
Вот только в вечер Гала-парада иллюзия так хорошо