Встреча произошла в том самом резном кабинете, о котором злословили фрейлины Екатерины. В комнате был полумрак, граф сидел у горящего камина и выглядел очень по-домашнему.
– Здравствуй, друг мой! Извини за вид. Я болен. Лекарь говорит – простуда и добавляет еще кучу терминов, а я думаю – ипохондрия на меня напала, – рука его поднялась с подлокотника кресла и тут же безжизненно упала.
Иван Иванович и впрямь выглядел неважно, камзол мят, кружева, с которых сполз крахмал, не стояли торчком, а словно льнули к запястью. Правда, болезненный румянец на щеках хозяина можно было приписать камину, в комнате стояла тропическая жара. Обделенные климатическим теплом, русские от своей широкости отапливают свои жилища как никто в мире.
Никита еще раньше разгадал слабость Ивана Ивановича – он любил болеть. А болезнь сразу ввергала его в черную меланхолию. Но Никита подозревал, что все его простуды, сухие колики, флюсы и прочая гадость начинались у него как раз с меланхолии, а по-русски говоря – с тоски. Иной затоскует – пить начнет, смотришь – и полегчало, ну а если у тебя организм алкоголя не приемлет, то перебарывай ипохондирю побочной хворью. Что-то в Венеции он не был подвержен заболеваниям с подобным диагнозом.
Из-за шкафа выбежал, бряцая по паркету коготками, маленький белый пудель, на шее у него был замысловато повязанный бант из шелка салатового цвета, такой же бантик, только поменьше, украшал кончик хвоста. Пуделек подбежал к Никите и радостно тявкнул.
– Ах, какая милая собачка, – вежливо произнес Никита.
– Я бы не сказал. Разве это собака? Бутоньерка. Подарок великой княгини. Кто-то из ее английского семейства ощенился.
– И как его зовут?
Шувалов рассмеялся.
– Разве ты не знаешь, что всех белых пуделей зовут Иванами Ивановичами? Левушка Нарышкин говорит, что этот, – он указал на собачку, – может стоять на задних лапках, ходит, как человек, и любит банты светлых тонов.
– Так это Нарышкин принес собаку?
– Он… Только что ушел.
Лев Нарышкин пользовался особой славой при дворе. В царствование Анны Иоанновны ему непременно присвоили бы звание дворцового шута, при этом он бы получил и фавор и оклад. Мягкие времена Елизаветы наградили его только кличкой Арлекин. Он был очень неглуп, знал все дворцовые сплетни и обладал истинно комическим талантом, мог рассмешить любого, если имел такое намерение. Рассказывая о каком-то событии, он болтал без умолку, словно получая удовольствие