Он достал из кармана фотоаппарат, протянул мне, а сам, раскрыв мой садок, взял двух карпов побольше.
На фоне лодок, удочек и леса мы сделали несколько снимков, на которых Тальяныч держал карпов за жабры, за брюхо, присел над внушительным уловом, в общем, выглядел самым удачливым и счастливейшим рыбаком.
Мне пришлось сходить в деревню, забрать машину, преодолеть некоторое расстояние по полям и буеракам, чтобы благополучно загрузиться и следовать домой.
Уже в машине Тальяныч мечтательно проговорил:
– Ничего, придёт время, и я таких натаскаю.
Петрович посерьёзнел:
– Ты же говорил, что тут таких монстров выволакивал?
– Ну. Я и завтра скажу. Тебе вот кто поверит? Никто. А у меня на фотике час, день и год прописаны.
– Ты вообще что-нибудь поймал?
– А то нет, кот доволен будет. А так ведь и не брало ни черта. Я на вас даже удивляюсь, как так получилось, что вы рыбы надрали. Мужики говорят, что клюёт тут плохо.
– Но ты же сам…
– А я что, наврал, что ли? Главное, Петрович, не рыба. Главное, процесс. Не позови я вас, так бы и парились в городе.
На следующий день на рыболовном форуме народ наперебой приглашал друг друга на рыбалку на Тишки. В качестве доказательства висели фотографии Тальяныча в обнимку с моими карпами. За попытку возразить и образумить, меня с презрением сначала окрестили Фомой, а потом и вообще забанили.
Вторая молодость
За Владимиром Алексеевичем всякое водилось. Выпить любил. За юбками волочился – не без греха. Подраться – да нате вам! Пожалуйста! Только подходи: кому в глаз, кому по сапатке? Главное, чтобы без закидонов, по-честному, на кулаках.
Работать! Так и это с огоньком, с задором, раз-два, взяли! Эх-ма! Сама пойдёт! Печи класть, плотничать, тяжести перетаскивать, камень колоть, сено косить – дайте только ворот у рубахи расстегнуть, чтобы в подмышках не жала. В доме с какой утварью справиться – на всё тяму хватало, по соседям не бегал, у чужих совета не спрашивал, своим умом доходил. Вот так вот!
Плюнул в заскорузлую, чешуйчатую, как полотно рашпиля, ладонь, сжал в кулак так, что костяшки побелели. Вот она, жизнь-то где была! Была! Да разом вся проскочила. И теперь каждый день дорог. Да так дорог, что на сон у Владимира Алексеевича часа по четыре назначено, В остальное время он на ногах, с легким передыхом после обеда. А как иначе? Своей жизнью не надышался, а тебе уже на шею другие разные повесили.
Последыш никудышный уродился. Бабу взял, Катьку заделали, а он по глупости и пьяни на нары. Сноха туды-сюды, и вон съехала. Внучку забрала. Не переживание, скажете? Как она там? Сыта ли? Обута? Одета? Не забижают? Сам-то, куда не шло, то в работе, то за стопочкой перешивания заглушать научился. А на жену смотреть, душа кровью обливается. Мать она олуху – извелась. Хоть сынок и урод, а дитя-то родное. Из сердца не вырвешь.
– Ничего, мать, не горюй. – Говорит Владимир Алексеевич