– И ты всегда так рано выходишь?
– Ну…
– Пошли, пошли, – она положила ладонь на его плечо, и он прирос к этой ладони, стараясь идти в такт, чтобы не сорвать её – не обогнать, не заставить напрягаться своим отставанием. Всё в нём горело и холодело одновременно, замирало и стремилось вырваться, как при взрыве.
В классе было шумно, как всегда перед началом занятий. Кто-то выяснял отношения за вешалкой, стоящей вдоль стены. Оттуда раздавались громкие голоса, пальто колыхались, и вся вешалка шаталась, грозя рухнуть на парты.
Позднякова уже была на месте на своей первой парте в третьем ряду. Она сидела, положив руки на приготовленные тетради. Отутюженный галстук, гладко причёсанные волосы. Венька прошёл мимо к своей последней парте. «Здравствуй, Позднякова!». Почему он так сказал, он никогда не называл её по фамилии… просто сегодня она особенно не нравилась ему… Может быть, по сравнению с Эсфирью, а может, оттого, что вчера он безуспешно пытался наладить с ней отношения, и сегодня обида ещё разъедала его. Ему очень хотелось доказать ей, что не только она одна может получать пятёрки и тараторить ответы так, что даже учителя не выдерживают и всегда говорят ей: «Хватит!». Это они наверняка потому, что невозможно слушать… как пулемёт, без остановки. Когда она дышит – непонятно. Её если не остановить, она так и протараторит целый урок до конца… если не задохнётся… И всё же ему хотелось, чтобы Нинка не задиралась, что-то доказать ей, переубедить… зачем? Два урока он рассеянно и неотвязно думал об этом: о ней, о том, что она тараторка, чистюля, первая отличница из всех классов, а это было самое неприятное. Хотя позорная кличка «отличник» как-то ей не подходила. Она вроде была на своём месте – должен же кто-то быть первым учеником. Зачем? Но должен… а потому её не дразнили и не трогали. Бывает, отличник старается стать первым, а она вовсе не старалась, так уж вышло, что она была первая, – это получалось естественно. Даже невозможно представить, что могло быть как-то по-другому.
В окно со своей задней парты Венька видел верхушки деревьев, торчащую между ними справа крышу и облака, а если медленно, упёршись икрами в скамейку, приподняться немного, можно было наблюдать дорогу, изредка проезжавшую по ней машину и даже то, что лежало в кузове. Казалось, облака цепляются за «петушки» сосен и ёлок, и те захватывают их в плен, утягивают вниз. Если раздавался звук мотора, Венька медленно вырастал, чтобы непременно успеть захватить взглядом кузов проползающей мимо полуторки. Он был уверен, что увидит там белую клубящуюся массу облака… «За окном интереснее, – обрывал его учитель, – может быть, тебе туда пойти на урок?». Тогда Венька медленно откидывал крышку парты, вставал и произносил себе под нос нечто невнятное, предполагавшее полное раскаяние. Раскаяния, конечно, никакого не было. Он бы с удовольствием пошатался по улице, но через урок – история…