Чибисов обернулся к ней, явно собираясь послать и ее и Трубникова далеко-далеко, как вдруг…
Наверху послышался шум. Громкие возгласы. Кто-то стучал в дверь, истошно крича: «Полина, открой! Полина, что происходит?!» А затем Катя услышала тревожный крик Кустанаевой, призывавшей подняться наверх какого-то «отца Феоктиста». Чибисов, более не обращая на них с Трубниковым внимания, рванулся к лестнице на второй этаж. Участковый, не задумываясь, последовал за ним, увлекая за собой и Катю. По тому, как кричали наверху женщины, было ясно: в доме случилось что-то ужасное.
– Полина, прошу тебя, не дури, открой дверь! – гудел наверху чей-то бас. – Полина, девочка, да что же это такое?
Лестница была винтовой и высокой – у Кати даже голова закружилась. На втором этаже лестница упиралась в просторный холл, куда выходили двери сразу нескольких комнат. Перед самой дальней дверью Катя увидела Кустанаеву, маленькую толстую медсестру и высокого священника в темно-коричневой рясе, подпоясанной широким кожаным ремнем. Это и был отец Феоктист. Он гулко барабанил в дверь кулаком, а затем, обернувшись к побледневшему Чибисову, прошептал: «Миша, надо высаживать. Бог знает, что может случиться…»
Чибисов так и налетел на перепуганную медсестру.
– Не знаю, ничего не знаю, Михал Петрович, – залепетала та. – Она все на кровати лежала… Потом вроде задремала, потом проснулась и говорит: «Мне в душ надо, тетя Вера». Ну, я вышла. Чтобы халат ей и полотенца принести чистые. Возвращаюсь, а она дверь изнутри закрыла и голоса не подает.
– Она что-то рвет там, – шепнула Кустанаева Чибисову. – Я треск ткани слышала.
– Полина, дочка, открой мне! – не своим голосом закричал Чибисов. – Доченька моя!
В ответ за дверью что-то грохнулось об пол.
– Миша, посторонись. Николай Христофорович, помоги мне. Ну-ка с богом!
Отец Феоктист и участковый Трубников с разбега ударили в дверь точно два пушечных ядра. Дверь затрещала, они поднажали и с шумом высадили раму. То, что Катя увидела за дверью, она потом долго не могла забыть.
На самую середину комнаты, а это была светлая, уютная полуспальня-полукабинет с широкой кроватью, туалетным столиком, заставленным косметикой, с традиционным компьютером у окна и стенами, украшенными яркими эстампами в стиле панк-рок, был передвинут явно с летней веранды стол-подставка для цветов. Сами цветы – пышные голубые гортензии в кашпо из ротанга – были варварски сброшены на пол. Земля из разбитых горшков высыпалась, пачкая узорный шерстяной ковер. На столе, балансируя, стояла девушка в батистовой пижаме в трогательный розовый горошек – бледненькая, веснушчатая, темноволосая. Обеими руками она цеплялась за связанную из каких-то грязно белых матерчатых полос совершенно немыслимую веревку, прицепленную к хрустальной люстре. Петля этой странной веревки обвивала шею девушки.
– Уходите