по доброй воле. Из их вон дружины ещё трое, кроме него, дома остались. У одного отец умер, надо хозяйство было поддержать. Другой к брату-пекарю в помощники подался, изголодался поди. Третий, сказывали, умудрился ногу поранить и теперь с палкой ходит. Может, и правда, а может, притворяется. В Пограничье-то нынче лихие времена настали. Незадолго перед возвращением им самим две атаки дикарей отражать пришлось. Дожди помогли: бревна, в которые запальные стрелы попали, не принялись, пожар потух, так и не начавшись, а стрелять с рант
29 из луков да арбалетов виггеры пока не разучились. Однако двоих за два штурма они все-таки потеряли. Одному стрела шеважа угодила прямо в глаз, и он умер не сразу, в диких мучениях и конвульсиях. Отан не мог справиться с дрожью, когда вспоминал, как пытался помочь товарищу, понимая, что безсилен перед длинными лапами Квалу. Искаженное болью и ужасом лицо, залитое слезами и кровью, навсегда отпечаталось у него в памяти, так что когда Тина сообщила, что получила место стряпухи на кухне богатого эделя и хочет, чтобы Отан последовал за ней, он возразил только ради приличия. Пограничье перестало его привлекать, как манило в юности, когда он по молодости считал, будто служба на заставе – вот дело, достойное мужчины, а тем более мужа такой красавицы, как Тина. В то время ещё можно было брать домочадцев с собой. Не успел он жениться, как Гер Однорукий, отец Ракли, последнего законного правителя Вайла’туна, наложил на эту вольницу строжайший запрет, и оказалось, что Отану придется отправляться в Пограничье одному. Надо отдать должное Тине: она исправно его ждала, не поддаваясь дурному влиянию своей безпутной сестры, Тисы. Во всяком случае, так ему казалось, пока он коротал долгие ночи на рантах или в дозоре на заставной башне, откуда открывался вид на зеленый лесной ковер и другие такие же башни – в недосягаемом отдалении. Он дважды уходил и дважды возвращался, однако в последний раз в нём что-то сломалось, и он согласился на доводы жены, которой тоже, вероятно, надоело переживать из-за его врожденной подозрительности и отвечать на сцены ревности покорностью и лаской. Оставшись дома, он первое время сильно и искренне переживал, ощущая себя предателем перед товарищами, пока в замке ни случилось то, что случилось: Ракли обвинили в измене и свергли с трона (хотя доподлинно неизвестно, был ли у него трон, но уж что делать, если так говорится), а службу в Пограничье стали называть не иначе как глупостью и никчемным геройством. Отан даже поразился, как быстро люди склонны менять своё мнение. Раньше заставы были их гордостью, честью и защитой. Теперь же про них старались почти не вспоминать. Почему-то все дружно решили, будто растущая наглость шеважа – вина самих вабонов, которым совершенно не стоило лезть в Пограничье и бередить старые раны, зарубцевавшиеся в лучшую пору правления всё того же Гера Однорукого. Отан этих взглядов не разделял, шумно спорил в «Лихом воробье», куда частенько
