«Милый дедушка Сааков,
Мы вас любим всей душой.
Пожалейте нас, студентов,
Отпустите всех домой!»
И только одна студентка, возмущенная выходкой преподавателя, написала: «Ещё ни один из великих людей не писал по прихоти какого-то самодура. Я же, не стану делать, тем более, что не принадлежу к их числу…» И поставила свою подпись.
Через пару дней, на очередном занятии по истории, Вячеслава Григорьевича было не узнать: от переполнявшего его гнева, он не находил себе места, метая громы и молнии из под густых нахмуренных бровей. Его длинный с заметной горбинкой нос ещё более стал похож на хищный клюв орла, готового в любую секунду растерзать свою наглую жертву.
– Нет, я ничего не сделаю этому человеку, – едва сдерживая гнев, процедил он сквозь зубы, огласив на всю аудиторию эту записку, не называя, при этом, автора – более того, он вправе выбрать другого преподавателя для сдачи экзамена. Но… такой… такого… – он с трудом подбирал слова – мне ещё никто не отваживался!
По окончании семестра, эта самая девушка придет на экзамен именно к нему и, благополучно сдав экзамен, получит «хер». Просто, «отл» он почти не ставил никому.
К числу же недостатков (а в советскую эпоху, иначе, как недостатками это не назовёшь), можно было отнести его неравнодушие к хорошему армянскому коньяку и к красивым и умным девушкам.
Сам я, являясь далеко не ангелом, бывало, частенько захаживал к своему однокурснику в общежитие, где вовсю бурлила настоящая студенческая жизнь. А потому, несколько раз, и мне доводилось сталкиваться с любвеобильным преподавателем, чуть ли не лоб в лоб, в темных и длинных коридорах институтского городка.
Не сложно догадаться о том, какие лекции там читал наш любимый «историк», но то, что не о Ленине и не о съездах РСДРП, могу ручаться почти стопроцентно.
В одно прекрасное весеннее утро, выйдя на балкон, я нежно потянулся, разминая на солнышке свои косточки и вдруг, чуть не обомлел: прямо напротив меня, в соседнем корпусе, на таком же самом балкончике я увидел своего преподавателя, мило и по-хозяйски, подметающего мусор, и тихо мурлыкавшего что-то себе под нос. Из всей одежды на нем были лишь черные сатиновые трусы.
«Ничто человеческое мне не чуждо», почему-то, пронеслось в моей голове.
Неожиданно наши взгляды встретились, и я не нашел ничего лучшего, как поздороваться с ним, кивнув учителю головой. На что он, высоко подняв над головой веник, торжественно помахал им.
«Смог» – вновь, про себя, подвел я резюме, вспомнив английский анекдот.
А ещё через пару дней, я сидел прямо напротив Саакова, за первым столом, и, внимательно слушая его, пытался вникнуть в сложные перипетии истории, мучительно размышляя о передрягах, в которые влезли