– Зрителю досадно, что оптимизм массовой культуры с особняками и банкирами ему не потянуть по деньгам, поэтому все претензии к артхаусу: пошто так мрачно, когда и без вашего кино впору повеситься? Люди боятся, что их совратят куда-то не туда, и не понимают, что подражать совсем не обязательно: достаточно увидеть. Они никак в толк не возьмут, что единой России не существует, чтобы её можно было показать и никого не задеть, на больную мозоль не наступить. Одна Россия входит в списки богатейших людей планеты, а другая по уровню доходов отстаёт от стран Африки, которой ещё и помогает. Россия слишком разная и её вариантов очень много, чтобы угадать, какая же она. Конечно, элите не нравится, что население нищее. Так делайте что-нибудь, чтобы ситуацию поменять, а не ждите, пока народ за вилы возьмется, потому что терять уже нечего, не считая повышения зарплаты на ещё один прожиточный минимум к очередному скачку цен. Но никто ничего не хочет делать. Все хотят только ржать и получать позитив, хотя нормальный человек сначала его создаёт, а потом радуется результатам. Но сейчас в моде призывы: «Давайте имитировать радость, которой нет – авось, она реально придёт». Именно она и приходит: радость, которой нет. Кто-то клепает сказки о замарашках, которые просто обречены попасть в постель к богатому спасителю из пут нищеты. И людям нравится! Сложно понять, на чьё место они себя ставят, но требуют ещё имитации счастья. Которого нет. А тут выходит Мастер, который показывает, к чему эти имитации приводят в реальности. К нежеланным детям, абортам, бракам по залёту, проколам по пьянке и классическим треугольникам ненависти, потому что никакой любви там нет и быть не может. Бьёт настолько в цель, что зритель уже до премьеры грозится не смотреть этот «фильм про быдло и для быдла». Но если быдло смотрит Звягинцева или Быкова – это уже никак не может быть быдлом. Сейчас это основная тема нашей национальной грызни: вы – быдло, а мы нет. И не знают даже, что это.
– Я где-то читала, что так называли крестьян в Восточной Европе, вроде нашего «деревенщина» или «кылхозник», – сказала Ульяна.
– Это польское слово от глагола «быть», чем-то похоже на слово «глыба», нечто массивное и устойчивое – люди бытия или быта, слишком приземлённые, потому что некогда в облаках витать: землю надо пахать. Крестьянин живёт процессами земли, отслеживает их в настоящем, делает только то, что должно делать на данный момент. Его трудно сбить с пульса природы, у которой всё в своё время, что не может не раздражать помещика. Крестьянин его кормит, поэтому помещик вообразил себя существом высшего порядка, ковыряя в зубах и икая обедом, что прислуга приготовила, которую он обсуждает и высмеивает, какая она неразвитая, в отличие от своего наивного господина. Он получил возможность не думать о хлебе насущном и предаваться праздным беседам о том, в чём не смыслит. А о чём говорить с «этим быдлом», которое интересует только то, что имеет место быть