– Считалось, что Кикоин безнадежно болен, так как у него был туберкулез?
– «Безнадежно» – это преувеличение. Очень тяжелым больным был Музруков. Он жил практически с одним легким, каверна была задавлена, но вспышки возникали периодически… Но эти люди не думали о своих болезнях. Они жили так, как, по-моему, должен жить каждый человек. Будто он завтра умрет, а потому должен сделать как можно больше. И будто он проживет долго-долго и ему придется отвечать за все, что он сделал сегодня. Их психология была такой.
– Мудрой и великой!
– У меня она вызывала глубокое уважение. Я вспоминаю Бориса Львовича Ванникова, руководителя ПГУ (Первого Главного Управления). Человек со сложными переживаниями. Он был арестован. Из тюрьмы написал Сталину записку. Не о том, что арестован ошибочно, а о том, как организовать систему производства боеприпасов. Вскоре его доставили в Кремль. Ванников вспоминал, что увидел записку в руках Сталина. На ней были пометки. Сталин сказал ему: «Вы во многом были правы. Мы ошибались… Вас оклеветали… Этот план надо осуществить». Пришел в кабинет вождя Ванников в костюме каторжника, чтобы выйти министром вооружений. Считал, что судьба страны важнее его личных переживаний. Но он прекрасно понимал, что грозит ему в случае неудачи. Он был очень тяжелый больной, самый тяжелый среди моих подопечных. В том поезде, где ехал Берия, я оказалась из-за Ванникова. У него только что прошел инсульт, развивалась глубочайшая сердечная недостаточность, гипертония. И страшная отдышка. Если шел в тайге вдоль вагона и махал веточкой, отгоняя комаров, то уже задыхался. Спать он мог только сидя в кресле. Естественно, лечащий врач должен был сидеть около кресла. Ночью мы много разговаривали. Он задремлет, я замолчу. Он просыпается, снова отдышка. Средства тогда были примитивные. Он очень верил в пиявки. Я больше всего волновалась именно за них, чтобы они не сдохли во время этого путешествия.
– Пиявки помогали?
– Это было главное лекарство для него… Так вот, мы разговаривали обо всем. Он возвращался к съезду партии, участником которого был, за что и был арестован и посажен. Я понимала, что проводники этого вагона – деятели определенного учреждения, а потому наши разговоры, наверное, записываются. Я осторожно говорила ему: «Борис Львович, вам не тяжело это вспоминать?» Он понимает, что я оберегаю его, а потому говорит: «Мне сейчас ничего не страшно. Вот если за мной еще раз придут, сразу умру».
– Вы вспоминаете об этих людях с большой теплотой?!
– А