22 июня погода была жаркая, тёплая. Отец пришёл и сказал: «Началась война с немцами». Больше я никаких разговоров не помню.
1941 год запомнился единственным эпизодом. Мы с мамой пошли в магазин за краюшкой хлеба. Это было уже после 8 сентября – в самом начале блокады. Мама зашла в магазин, а я остался на улице. Вдруг выскакивает из магазина высокий худющий парень, а в руках у него – горбушка хлеба. За ним – женщины. Он хлеб мигом себе в рот сунул. Женщины на него набросились, да уж поздно, у него уже и нет ничего.
А в сентябре начались обстрелы, налёты авиации. Но самолёты до нас редко долетали, всё больше артиллерия огнём поливала с Невского «пятачка». Линия фронта по реке Тосне проходила. У нас своя землянка была сделана, от обстрелов туда прятались. По ночам, как начинается обстрел, хватали документы, карточки, и в землянку.
У отца порок сердца был, так что не пришлось нам эвакуироваться, остались в Ижоре. Отец, Иван Михайлович Емельянов, 1902 года рождения, занимался эвакуацией заводов, организацией ремонта военной техники. С заводов увозили ценные вещи, с речки – лес; на ремонт доставляли танки, пушки.
В округе всего трое мальчишек осталось: один был постарше меня на год, другой помладше, я – 1935 года рождения, февральский. Да был ещё один совсем маленький, 1940 года рождения. Страшно было – нет-нет, да и начнут палить. Сначала шрапнелью пуляли, потом начинали обстрел. Поэтому на другой конец Ижоры мы не ходили, только по округе бегали.
На старом мосту через Ижору был КПП. Мы видели, как через мост, в сторону «пятачка», уводили солдат группами по 20–30 человек. Помню такой случай. Мороз лютый. Офицер на КПП спрашивает у солдата документы. Солдатик говорит: «Товарищ лейтенант, я не могу их достать, у меня руки окоченели». Представляете? На нём телогреечка, обмотки на ногах, за спиной трёхлинейка. А офицер ему: «Ты, симулянт, такой-сякой», прикладом его ударил и куда-то повёл…
Мама, Екатерина Михайловна, 1906 года рождения, стирала бельё для военных, раненых: рубахи, кальсоны, гимнастёрки кровавые. Бак у неё был здоровый, а мыла не было. Вместо мыла – щелочной раствор. Мама щёлочь заварит, потом целый день у плиты стоит, мыльное варево месит. После всё откипячённое выжимала, сушила и куда-то отправляла.
Ещё осенью 41-го собрали картошку, урожай был хороший. Отец погреб утеплил, убрал картошку в погреб до весны. Зимой мороз был до 40 с лишним градусов. Весной вскрыли погреб, а картошка вся замерзла! Ничего не осталось: ни на еду, ни на посадку. Пришлось голодать. По весне травка спасала: лебеда, крапива. Лепёшки с лебедой делали, из крапивы щи варили. Бегал я на Неву, глушённых ёршиков собирал – тоже подспорье. Военные чуть-чуть подкармливали: кто хлеба даст матери (ведь она им одежду стирала), кто меня ложкой супа накормит.
Летом 42-го мама пошла на Неву за водой. Возвращается и приносит солидную рыбину, леща. На берегу его нашла. Он уже неживой был, но свеженький, к берегу его прибило. Вот было торжество! Вычистили его. А у нас кошка была. Какие кошки в то время в Ижоре, а у нас была.