– Игнат, – Анна Алексеевна окликнула кучера. – Правь к Гостинодворскому базару.
– Так ведь закрыто еще! – удивился кучер.
– Ничего, – быстро отреагировала дочь губернатора. – Попрошу Коротаева, он мне лавку раньше откроет. И давай побыстрее.
Полина Кирилловна оглянулась на губернаторские дрожки, и чувство гордости переполнило её. В кои – то веки простые смертные утирают нос дворянскому сословию. Так и надо! Кто стоял у основания города, в самых его истоках? Они – Мичурины. Кто открыл первым торговлю в губернии? Опять же, дед её, Мичурин. Кто первым завёл торговлю с китайцами и выгоду в том имел немалую, подчас рискуя головой? Отец её, Мичурин Кирилла Петрович! А эти кто такие? Много их перебывало. Приедут лет на пять – семь, по «велению государеву», побудут, вновь в милость попадут, и поминай, как звали. А Мичуриным здесь жить. Ждать новых генералов, с дочками, да сынками. И вновь спины гнуть. А во имя чего? Зачем?
Господи, зачем она приказала править к казармам? И сама не знала. Индурова разве что увидеть? Так он сам прибежит, только дай знать. Да и другие офицеры под стать ему, готовы броситься к её ногам. Разве что, кроме Рыбкина.
Полина Кирилловна откинула голову на свёрнутый полог и прикрыла веки, чтобы утреннее солнце не слепило глаза. Странный он, этот Станислав Валерианович. Поначалу ей казалось, будто он принялся ухаживать за ней. И цветы дарил. И любовные стихи читал в летней беседке. И один на один, и в компании. Даже под окнами как-то стоял. Правда, недолго. Именно в тот вечер Полина Кирилловна и поняла: что-то с Рыбкиным происходит не то. Вроде, как и ухаживает за ней, да как-то вяло, скучно. Единственные моменты, когда в её присутствии у поручика блестели глаза, так это во время декламирования своих виршей. Казалось, будто Рыбкин просыпался от летаргического сна, и, на короткий миг оживал, превращался совсем в другого Рыбкина А стихи читал так, будто посвящены они были не ей, а некоей таинственной незнакомке, образ которой Станислав Валерианович глубоко хранил в своём сердце. В такие моменты Полине Кирилловне было даже жаль поручика, но ничем помочь она ему не могла. Да и не хотела. Мгновения жалости улетучивались, забывались, стирались в памяти столь стремительно, что она на них и не обращала внимания.
Кучер для порядка прокашлялся и проговорил:
– Казармы, барышня.
Полина Кирилловна слегка приоткрыла глаза:
– Погоняй-ка, Степан, на Суворовскую.
– Так