У ног мореход, —
ну и ножки! —
целует ступни и ладошки,
черный водоворот.
Словно в миг солнца рожденная,
в час ослепительного накала,
зажмурившаяся на свет,
ласковая на каждый букет,
на прямое сияние.
«Этой прообраз – черная богомать…»
Этой прообраз – черная богомать,
словно дьявола сила – гнуть и ломать,
словно дьявола в под дых бить,
родить от такой – грех родить.
Черная ночь – в бликах белков,
в синих губах – в урагане шагов.
И особенный ритм,
ба —
ра —
бан!
счет веков:
там-
там-
там!
Лизбет
«Девочка перестала сальто крутить…»
Девочка перестала сальто крутить
съехала с шеста,
с кукловодом отныне разорвана нить,
судьбу не считать с листа.
Она хочет правды,
умеет без микрофона,
шпаргалок, заунывной тоски.
Хочется нежности без притворства,
а ей твердят:
– Душу – в тиски,
настойчивость и упорство.
Главное – в мире: бойфренда найти,
Такого, чтоб вместе в круиз.
Не из тех, которым рычат: «Плати!» —
А которым ласково: «Плиззз…»
И когда она крутит солнышко,
вокруг титанового шеста,
понимает, что жизнь до донышка
испробована и пуста.
Овации? Деньги в резинке?
Гроши.
Даже эти, зеленые, щедрые
летящие миражи.
«О, Лизбет!..»
О, Лизбет!
Пальцы липкие от света
мнут шелуху времен.
Снял девочку за вечность до рассвета
седой Пигмалион.
Он дул в лицо и в завитки на шее —
не ожила.
Ударил по щеке – глаза открыла:
– Уже пора?
Он плеткой – в хлест,
он не успел закончить,
а время – вскачь.
Вошла хозяйка:
– Что же ты наделал, злодей, палач?
Но он схохмил и веером валюты
махнул в лицо:
– Убийца? Палачи – минуты,
веков кольцо.
Золотая рыбка
Тоскливо на краешке ванны сидеть,
вперяя в прибой пенно-мутные очи,
и видеть, и знать, что простор голубой —
всего лишь каракули пиксельных точек.
Безумная снасть не подарки сулит,
в ней смерть – задыхается мелкая рыбка.
Мозг маленький без кислорода горит,
едва сознавая, что ванна – ошибка.
Сквозь лужицу мнит: папиллярный узор,
увы не лагуна – ладонь вынимает,
подносит к глазам – не поверит – о, вздор! —
малек золотой в мутной пене сверкает.
Он молит, зовет – он кричит полным