Война с самим собой: Дорога Снов. Артем Чурюкин

очередь нужно избавиться от «триггеров» памяти. От всех тех вещей, которые поддерживали старого меня в безнадёжном ожидании чуда. Теперь мне они не нужны, они, напротив, будут только усугублять заточение осколка моей души в пустых чувствах и воспоминаниях, злить и давать ему силы и надежду для борьбы. Я не могу этого допустить. Поэтому пыль – пылью, а настоящий мусор прошлых жизней кроется в безобидных с виду вещах. И я должен успеть избавиться от них как можно скорее – у меня есть от силы пара часов до того, как нужно будет ехать забирать пса из гостиницы (и зачем я только позвонил и уже договорился), но время до того, как они, эти безделушки-отсылки к былым временам иллюзии счастья, своей гнилью проникнут в меня и отыщут пожирающую изнутри опухоль, дабы подпитать её – это время неизвестно. Может, потребуется минута, а может, этого не случится вообще. Но если случится – будет тяжело, очень тяжело. Поэтому, даже не разуваясь, я приступаю к Чистке.

      Мне оставили только самые старые вещи, памятные выцветшие открытки и фотографии, изношенную одежду, свадебное платье – словом, не нужный ей хлам, который только вывезти на дачу, ну или на мусорку. Как и самого меня, тоже теперь не нужный ей хлам, и тоже на мусорку. Я остервенело кидаю вещи в прозрачные синие мусорные пакеты – оставшуюся от неё одежду, свадебное платье, и то, в котором мы проторчали часы в электричках в давней поездке в Тверь, на Волгу; рукодельные открытки с корявыми подростковыми, но нежными стихами: «Слова… Вокруг слова одни… Ничтожность их вмешалась (буква «щ» подтёрта) в наши дни, но нет покоя, пока они наполнены тобою…», и я даже зачем-то помню, как она вручала её ему (то есть мне… Тогда ещё – мне) ранним утром в пустой школьной столовой; цепочка с крестом, столь недавно поставившим жирную чёрную точку в наших отношениях; ненавидимая нашим школьным другом баночка с веточками вербы, каждую весну аккуратно и незаметно заменяемыми ею на новые, а я при каждом случае наигранно удивлялся, как они способны не увядать столько лет; подсвечник с выжженными лазером в стекле пузырьками воздуха, складывающимися в фотографию на пирсе в Керчи; рамка с картиной, на которой переплелись в экстазе ангелы, но различимые только под определённым углом, и с надписью (как же красиво она выводила буквы, когда хотела) шариковой ручкой на обороте: «Спасибо за бессонные ночи. Твоя. Всегда.» Не думал, что у слова «всегда» есть свой срок годности. Оказалось – есть, и не такой большой, как могло бы показаться, совсем не те самые обещанные десятки лет.

      Старые фотографии, буквально вырываемые из рамки, висящей у изголовья кровати, поначалу безразличны, и воспоминания встают перед глазами не как яркая насыщенная картинка, но как мутная выцветшая кинохроника. Их слишком много, и я возвращаюсь и возвращаюсь и нехотя прокручиваю всё вновь и вновь, губами нашёптывая тот самый стих: «…и душу вырвав из когтей владык над