– Шкуру Хорсуну вручили. – Костоправ кисло скривился, будто в рот ему попала ягода красной смородины. Явно сплетку вить вознамерился, и точно: – Долгунча вызвалась вымять. А что этой певунье – одна, времени куча и…
– Медвежью шкуру, сам знаешь, не мнут, – холодно перебил Сандал. – Только дымят.
В золотисто-рыжих сполохах кострищ из соснового сушняка мельтешили причудливые тени помощников Асчита. Одни ворочали мясо в котлах деревянными вилками с длинными ручками, другие крутили рожна с сочно дымящимися оленьими окороками.
Костров горело столько же, сколько теперь было в Элен племен. У людей саха и луорабе рыжеволосый дух-хозяин – дедушка, у тонготов и ньгамендри – бабушка, у одулларов – матушка. Но во всех племенах огонь рода хранят женщины, у всех он – дитя Солнца и кровь его. Дымом священного пламени очищается кровь человека, а в родовом мщении пролитая кровь искупается огнем же и кровью.
На дереве у среднего костра висела голова медведя. Глаза лесному старику выкололи, чтобы не видел, кто его ест, только слышал. Голову сварят напоследок в топленом жире. Потом соберут все кости с очищенным добела черепом и сложат скелет в колоду. Должно быть, в лесу изголовьем к северу заранее сладили арангас.
– Кух! Кух-кух! – раздавалось с просторного двора Двенадцатистолбовой. – Кух-суох! Суох-кух!
Люди с горестными лицами угощались нанизанными на палочки кусками мяса. Поговаривали, что медведь некоторое время шатался по окрестным лесам. Потом опять залег, не успел жир спустить. Доброе мясо отдавало смолисто-масляным духом кедровых орехов. Едоки не забывали, взмахивая руками, громко славить удачу:
– Ку-ух! Ну и повезло же нам, воронам!
– Ка-аг-р! Кто-то щедрый добрую поживу голодным птицам оставил!
Толковали о покойнике хорошо, оплакивая его печальную душу. Обильно поглощали поминально-праздничную снедь, расставленную на шкурах. Праздник есть праздник, одной медвежатиной такую прорву людей не накормишь, поэтому эленцы порядком опустошили свои подвалы, а кочевники забили больше десятка оленей.
В одном месте сгрудилась толпа. Народ с почтением наблюдал за старейшиной местных тонготов. Невозмутимо двигая железной челюстью, тот жевал сырые оленьи сухожилия. Рядом сидела красавица дочь. Близнецы Силиса несли привычную стражу. На лицах парней краснели свежие молнии-шрамы. Братья мрачно подозревали, что блеск вставных зубов отца Самоны – не главная причина неумолчного интереса толпы. Слишком уж много восторженных мужских глаз в ней мелькало…
Среди чужаков, возвышаясь на три локтя, пировали четверо великанов. Сандал с изумлением приметил рядом с ними людей с узорными лицами, облаченных в крашеную красной охрой одежду.
Поймав взгляд главного