Окаянная сила. Далия Трускиновская

руки на ступку с травами и заговорила с тихой, от слова к слову растущей яростью: – Выйду я на широку улицу, спущусь под круту гору, возьму от двух гор земельки. Как гора с горой не сходится, гора с горой не сдвигается, так же бы раб Божий Петр с рабой Божьей Анной не сходился, не сдвигался! Чтоб он ее возненавидел, не походя, не подступя, разлилась бы его ненависть по всему сердцу, а у ней по телу, на рожество, не могла бы ему ни в чем угодить, опротивела бы ему своей красотой, омерзела бы ему всем телом, чтоб не могла она ему угодить ни днем, ни ночью, ни утром, ни вечером, чтобы он – в покой, она – из покоя, он бы на улицу, она бы с улицы, так бы она ему казалась, как люта медведица! – На последних словах ворожея приподнялась над столом и, раздвинув локти и сгорбившись, дохнула Аленке в лицо.

      И почудилось той, что над ней и впрямь медведица нависла.

      – Ох, спаси и сохрани!

      – То-то, девка. Но один заговор на тех же рабов Божьих дважды не произносят. Тебе иное нужно.

      – А сделаешь иное?

      Никитишна посмотрела на гостью пронизывающе.

      – Сделать могу. Есть у меня сильная травка-прикрыш, на великоденский мясоед брана. Она иным разом свадьбу охраняет, а иным – брачную постель портит. От слов зависит. Да все одно ничего у тебя, горькая ты моя, не выйдет…

      – Как это «не выйдет»? – возмутилась Аленка. – Ты мне только ее дай! И словам научи!

      – Для кого стараешься-то? Для сестрицы, чай? – спросила ворожея.

      – Для подруженьки, – отвечала несколько изумленная такой проницательностью Аленка.

      – А что ж подруженька сама не придет?

      – Стерегут ее.

      – Вот я и толкую – одна ты не управишься, ничего у тебя не выйдет. Ну, наговорю я на травку-прикрыш, изготовлю подклад, засунешь ты его той разлучнице Анне под перину… Так ведь мало этого! Вот послушай, девка. Подклад – это чтобы меж ними телесного дела не было. А тоска-то у того Петра по той Анне останется! Стало быть, нужно его еще и от тоски отчитывать. Но это, пожалуй, и мать, и бабка смогут.

      – Мать?! – переспросила Аленка, придя в ужас от одной мысли о Наталье Кирилловне.

      – Хорошо бы мать, это такие слова, что лучше помогают, когда родная кровь нашепчет. А потом – три, а то и четыре сильных приворота нужны, чтобы этот Петр твою подруженьку опять полюбил. И смотреть, чтобы после того никто его испортить не пытался!

      – А как смотреть-то? – спросила ошарашенная всеми этими речами Аленка.

      Ворожея лишь вздохнула.

      – Коли у твоей подруженьки родная мать жива, пусть бы она пришла. А тебе в это дело лучше не мешаться. Проку от тебя тут, девка, не будет, окромя вреда.

      – Да я для Дунюшки все сделаю! – взвилась Аленка.

      – Ты много чего понаделаешь. Уж и не знаю, давать ли тебе подклад…

      – Степанида Никитишна, матушка, век мы с Дуней за тебя Бога молить будем! В поминанье впишем! – горячо пообещала Аленка. – Только помоги!

      – Помочь разве?…

      Ворожея задумалась.

      Аленка смотрела на нее со страхом и надеждой.

      – Ладно.