Петрос: Посетители обратили внимание на вашу ссору?
Джордж: Да, еще как обратили. Хохотали, как припадочные, хорошо еще, народу немного было.
Петрос: И как же вы поступили?
Джордж: Я совершенно не понимал, что делать. Все это выбило меня из колеи, в ушах у меня ухала кровь от стыда и обиды. Тогда я не нашел ничего лучше, чем догнать ее возле столика и попытаться объясниться. Говорю, мол, ты не так поняла, давай попробуем еще раз поспокойнее. Попытался все в шутку перевести, даже ухитрился создать подобие улыбки на лице. Но она и слушать ничего не хотела, собралась уходить. Первая оторопь с меня сошла, и я стал чувствовать, что начинаю злиться. Я резким движением схватил ее за руку и говорю – так не пойдет, меня нельзя вот так запросто выставить на посмешище и свалить, не прокатит. В ответ она посмотрела на меня так, что от неожиданности я даже ослабил хватку, позволив ей освободить свое запястье. Фотини мгновенно воспользовалась этим, схватила с соседнего столика бокал с пивом и выплеснула мне прямо в лицо. На, говорит, остынь, баран похотливый.
Петрос: И ушла?
Джордж: Да. Напоследок сказала еще, чтобы я им на островах не попадался, а то опять придется костюм чистить. Я так и остался стоять посреди клуба, под всеобщий хохот, словно в кошмарном сне. Я все пытался понять и распознать это новое чувство, которое я испытал, но оно все ускользало, уступая место ярости.
Никогда в жизни не испытывал такого унижения… Или испытывал? Когда-то давно – еще в детстве…
И высокий, сильный, покрытый татуировками и шрамами, обросший щетиной на щеках и черной с проседью шерстью на мускулистой груди вдруг куда-то исчезает, уменьшается, съеживается…
Его огромные руки снова становятся как тоненькие карандашики, а ноги, напоминающие лапы медведя, вдруг превращаются в макаронинки, на которых нет волос, лишь нежный пушочек.
Ноги ноют, руки чуть подрагивают – он много бегал сегодня по залу, приседал, отжимался, даже умудрился после всего этого еще три раза подтянуться. До стальных мыщц-канатов, как на фотографии, тайком вырванной в читальном зале из номера «Советского спорта», еще далеко, но он каждое утро пытается углядеть в зеркале хоть какие-то изменения в тщедушном тельце.
Потный и разгоряченный, он, еще не доходя до душевой, стаскивает через голову липнущую к коже майку, уже представляя, как встанет под прохладные, ласкающие тело струи. Он будет жадно ловить их ртом, фыркать и ухать – а потом, тряся головой, чтобы прочистить от воды уши, вприпрыжку пошлепает по коридору на улицу…
Майка