Предводитель это понимает. Понимает, что если ему сейчас кинуться в битву, то с их стороны будут потери. Причём не исключено, что фатальные. (Ребята, кованая зубчатая рейка! Восемьсот миллиметров длиной! Ни фига не шутки, доложу я вам…)
Я ее в руку не беру, потому что понимаю: вот сейчас я за нее схвачусь – и это будет жест агрессии. И предводитель понимает: вот сейчас сделай он ко мне резкое движение – это тоже будет жест агрессии, и тогда понеслось! Ему увечья не нужны – да и я, собственно, в герои не рвусь.
Вот такая переглядка полсекунды… секунду… не помню, сколько – причем сложные ситуации мозги отрабатывают очень четко, и каждое движение, каждую координату ноги каждого из соперников – всё это я вижу и фиксирую совершенно железно. Подниматься в полный рост тоже не спешу – это опять-таки будет агрессивный жест…
Стою на корточках, на расстоянии полувытянутой руки от меня торчит москвичевский домкрат. Переглядываемся. Намерения у троицы были вполне себе боевые, они уже адреналин в кровь выбросили, и биться-то собрались… но обстоятельства (которые они увидели и проанализировали своими чуть затуманенными, но не в хлам бухими мозгами) – они для них неблагоприятны. Вот не надо бы им сейчас со мной драться – это ребята чётко понимают, и не ошибаются. А настрой-то, тем не менее, был на битву! И главный осознает, что он – главный, и что принимать решение ему! Ему надо как-то действовать. И он действует совершенно логичным образом.
Он тычет пальцем в моего попика, потом показывает на меня и спрашивает его, эдак с нажимом: – Видишь?
Попик молчит.
Главный повторяет: – Видишь? У него руки грязные… – И дальше по нарастающей идет патетика: – Он работает, как я! – И бьет себя кулаком в грудь. – И ворует – как я!
Уж не знаю, почему главный так решил, но он был в этом уверен.
И опять он бьет себя кулаком в грудь: – И ты хочешь, чтобы я его, моего классового братана, за три рубля побил?
Попик молчит. Градус «социального напряжения» зашкаливает – и с этими патетическими словами главный бьет попа по лицу. Не в подбородок – а, скажем так, в скулу и в ухо. Бьет сильно. Поп падает. Он пьяненький… он высокий, тощий, да и не ожидал он такого поворота дела.
В общем, зарядили ему прилично.
Я не вмешиваюсь. Меня – не касается. Не со мной разговор.
Но внимательно смотрю за полем боя. Дальше предводитель продолжает свой страстный монолог, но уже в теософическом ключе: – А ты… если тебе разбили одну половину лица, обязан подставить мне вторую. А ну вставай, подставляй свою рожу!
Поп пытается что-то возражать – мол, с точки зрения богословия данная ситуация, по его мнению,