Женщина останавливается и промакивает своим платком слёзы. Ярила в ярости – она не знает, что идёт не к мёртвым, но живым? К отцу, знаменитому профессору физики Николаю Николаевичу Дятловскому, и мамочке, Екатерине Аркадьевне. Десять лет как…
Ярила открывает её мысли, подсыпая блёстки в падающие лучи.
«…Лежу на твоей груди и слышу стук больного сердца, твоего сердца, папа. Расскажи мне о чёрных дырах, как всегда, что-нибудь новое. О большом взрыве, или о Бермудском треугольнике… Мама, обними, посмотри в глаза. Ты видишь, как мне плохо? Я не могу больше держать себя в руках и себя же уговаривать. Не помогает. Он опять обманул: не приехал и не позвонил. Ни вчера, ни сегодня, завтра тоже не позвонит. Добралась я на автобусе, как все смертные. Привыкаю… До последней минуты его ждала, в автобусе аж лбом к окошку приросла. И знаешь, мама, понимаю – не придёт, и себе же не верю. Телефон его не отвечает третий день, а я жду. Правда, ты думала, всё сложится по-другому? Напрасно. Чем я лучше остальных? Типичная история одинокой женщины и женатого мужчины. Мамочка, если бы ты знала…»
Из кустов на обочину то и дело стайками вылетают дружные пичужки. Они щебечут до треска в воздухе и гонят прочь одинокую путницу, чтобы скрипом ведра из жести она не сорвала симфонию весны. Крохотным певуньям дела нет, что у нарушительницы есть известное в научных кругах имя – Валерия Дятловская, и всё благодаря отцу, лауреату советских премий и автору многих книг. Божьим тварям до того ли, что профессор Дятловский бывал на Кубе и обнимался с Фиделем Кастро, что он же братался с космонавтами?
После отставки Дятловского забыли. Мгновенно. Даже верные соратники. Есть ли кому-нибудь дело до старика – пусть он и профессор, и бывший замдиректора, – если свирепствует перестройка? Да и родная академия разваливается так же, как родная страна. Кому придёт в голову читать профессорские монографии, когда печатают столько жёлтых газет и – о! – открывается «Макдональдс»? А Николай Николаевич здесь, на краю соснового леса, в сотне километров от «Макдональдса», в своём дачном доме, который он купил на тающие советские деньги, боролся с новым видением и новым мышлением. Боролся так: в красные газеты писал статьи и украдкой от жены курил, а спустя два года его изношенное сердце остановилось.
Его дочь гнётся в три погибели, как узник концлагеря, когда вспоминает тот звонок и плачущий голос соседки по даче тёти Иры. Звонок был страшнее самой смерти. В ушах стучал пульс громче барабана. Вина перед отцом обвивала горло змеёй: почему она, единственная дочь, не бросила дом, работу и… не примчалась к родителям. Ведь сердце тянуло в деревню, к маме и папе. Тогда бы он говорил с дочкой, а не с её портретом, тогда бы он не ушёл, тогда бы он жил до сих пор и мама бы не ушла вослед.
Леру