ВБ: В Финляндии мне пришлось общаться на английском, и я вынужден был читать английскую литературу. Начал читать Джерома. По-русски я понимал там все, но это не было так смешно, как на языке оригинала, в котором я половину не понимал. Просто чувствуешь, что существует определенная нить, и она наматывается на каждое слово, каждую фразу – и уже снежный ком веселья.
ИК: Можно перевести советскую рок-песню, но для западного зрителя впечатление будет такое, какое мы получаем, читая китайскую поэзию: запах цветов чувствуешь, но через ограду сада не перелезешь.
ВБ: Я считаю русский достаточно международным языком. Песни, которые сочиняет советский человек, должны исполняться на русском.
Корр.: Как вы думаете, чем рождено прямо-таки навязчивое желание некоторых музыкантов утвердить себя на мировом рынке?
ИК: Оно вызвано не только дешевыми корыстными побуждениями, часто это объясняется стремлением, допустим, иметь хорошую звукозаписывающую и звукопроизводящую технику, которая может быть приобретена только, скажем, в Милане. Но нельзя исключать и животно-корыстные интересы. Представлять всех в рок-музыке ангелами – это смешно, там такие же люди, с такой же «завидухой» при виде проезжающего мимо «мерседеса».
Вопрос: Вам не кажется, что ваша музыка для 14–18-летних, а тексты для 18–28-летних (14-летний вряд ли поймет, в чем суть композиций «Рвать ткань», «Эта музыка» и др.). (В. Чернышев, 23 года, г. Молодечно Минской обл.)
ИК: Если музыка и текст расходятся именно по такому возрастному диапазону, значит, все нормально: 18-летний человек одинаково хорошо воспримет и то и другое, а добиться понимания 18-летних не так уж просто.
ВБ: B нашем случае не имеет смысла отдельно говорить о текстах, отдельно – о музыке, так как тексты, которые мы поем, – это не поэзия; а музыка – это не музыка по большому счету, а всего лишь иллюстрация к текстам. А каким образом из эрзац-поэзии и эрзац-музыки рождается нечто, эрзацем, надеюсь, не являющееся, здесь