Андреев полушутливо прикоснулся ладонями к ее косам-раковинам и заговорил охотнее.
– По-моему, у символистов слишком многое идет от разума, а Брюсов и Белый холодны, как покойники… Возможно, критики правы, предрекая смерть символизму, но… – он сделал упор на этом «но», – никогда не умрет такой поэт, как Блок. Потому что никакой настоящий писатель не вмещается в рамки одного придуманного течения. Как Афина Паллада рождается из пены морской, так поэт рождается из сердец человеческих. А это посложнее, чем просто литературное направление.
Андреев постучал трубкой по дереву, вытряхнул остатки табака, почему-то помрачнел и заговорил снова, теперь тяжело, раздельно, словно вынимая каждое слово из груди:
– Вот читали вы стихи… Хотя вообще-то я не знаток и не любитель стихов. Это были недурные стихи, но… – снова он споткнулся на своем «но», – есть еще то, что выше поэзии, что необъяснимо с обычной человеческой точки зрения… Не стихи, не музыка даже рождают самые яркие образы. Это – любовь! Кому удастся ее пережить и остаться… в живых – тому удача! Только любовь способна победить хаос.
Зажав в одной руке трубку, подняв другую, левую, простреленную когда-то в юности, глуховатым голосом он закончил:
Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать еще не жившим.
И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельный пожар!
Вдали, на темнеющей линии горизонта пролетели большие птицы, показалось, что это лебеди. Откуда-то послышался высокий женский голос, с чувством запел «Я встретил вас…», зазвучали переборы гитары.
Лариса улыбалась… Ей всего шестнадцать, она первая ученица в гимназии, она красива, все ее любят, чуть не целое лето на даче прожила рядом с таким человеком, как Андреев. Он завораживает ее, кажется, она влюблена. И показалось: ничего не было лучше и уже ничего не будет более важного, чем этот вечер…
И… кто-то из темноты шепнул ей: «Все, чего ты пожелаешь, свершится, жизнь тебе удастся, и кое-кто из отчаянных моих друзей тебе поможет, так что – вперед!»
Мысль, казалось бы, случайно возникшая в голове писателя, тем не менее в скором времени воплотилась: своего сына Вадима Андреев решил отдать на «перевоспитание» в семью Рейснеров. Пусть одаренный, но разбросанный мальчик поживет в строгой благовоспитанной семье.
Отец Ларисы, Михаил Андреевич Рейснер, происходил из старинного прибалтийского рода, восходившего чуть ли не к крестоносцам. Мать, Екатерина Александровна, – из русских дворян, в числе ее предков был Храповицкий, секретарь Екатерины II.
В семье царили порядок и непреклонность установленных правил. Избави бог перепутать приборы за ослепительно белой скатертью, положить локти на стол или есть с открытым ртом. Это почиталось чуть ли не смертельным грехом.
Отец, специалист