невидимые миру слёзы!), с доктором Жабинским в кости, считающим, что
история человечества создаётся магами и мифотворцами, и что история, хоть все
и думают, что она началась со Скалигера, на самом деле, на нём закончилась;
играя в гости, простите, в кости, наш профессор остановился вдруг (может,
раздался звук сорвавшейся где-то в шахте бадьи?2 раздался и остановил его, с уже
поднятой для броска рукой), профессор остановился вдруг, застыл, как бы, вдруг,
как будто вдруг его пронзила, извините (снова, mauvais ton), будто его пронзила
молния с неба или, ещё того хуже, если уж сравнивать и говорить метафорами
(метафорически, сказала бы профессорская подруга), профессор вдруг замер…
как будто был он муха («фи, фи-фи», – сказала-таки подруга; помним «пальчик»),
муха на стекле! почуявшая занесённую над ней, над ним мухобойку…
остановился, или, правильнее, остановил его звук: бадьи ли, а может стрелка на
стенных часах царапнула, переместившись, согласно идущему времени, на
минуту вперёд, или колокол на соборе, тот «который звонит по тебе», а может
даже и не звук совсем, а только тень – потому, что солнце скрылось за
пролетавшим мимо аэропланом влекущим на прицепе за собой алый шарф -
плакат с белыми на алом буквами: «Кукольные штучки», – реклама известного
1 Андрей Белый.
2 Этот чеховский образ стремится проникнуть всё моё творчество – не буду сопротивляться.
6
музейчика… салончика… да-да, как раз того. А может, это был ни звук совсем, и
ни тень совсем, а запах! например, свежих круассанов (а я думаю зачем там,
впереди, пришло мне в голову это кондитерское словцо), запах круассанов
порхнувший и донесшийся или долетевший, или, если уж так, допорхнувший из
кафе в нижнем этаже, или и ни звук, и ни тень, и ни запах, а сплошной, сплошной
Пруст (не путать Пруста с Прусом; некоторые путают), сплошной Пруст, со всей
своей способностью всякий шорох превратить в настигнувшую его на пороге
юности вероломную страсть и всякий шелест в угрюмую тоску обманутого сердца
в зрелом возрасте (Прустовская отрыжка, сказал бы В. В. Набоков. Набоков
сказал бы прустовский перегар). Пруст вдруг остановил профессора; но не
доктора! хулителя исторической науки – ничто такое, никто такой не остановил
его, и он ему (доктор профессору) заметил, сказал и ответил, что орудием
Провидения является Деятель, и ему (деятелю) нет дела до замысла, и цель ему
неизвестна, и что лю-у-бовь к Богу не зависит ни от надежды на рай, ни от страха
перед адом1. Хулитель – доктор Жабинский, доктор Жабинский – парадоксов друг
цитировал известного всем, все его знают, проповедника и писателя2 (ах, кто в ту
великую пору не был писателем, философом, поэтом и проповедником?)
«Что бы ни делал Герилл… …он вечно приводит цитаты… он просто любит
цитировать».