Хитрец, среди всех духов отрицанья,
Ты меньше всех был в тягость для меня.
Слаб человек; покорствуя уделу,
Он рад искать покоя, – потому
Дам беспокойного я спутника ему:
Как бес, дразня его, пусть возбуждает к делу!
Да, Гёте как будто выполнил «пиаровскую» акцию. Если предположить, что это так, то ее заказчиком был сам ад. Но тогда поэт имел инфернальные контакты? Гёте, который всю жизнь был «противником всего вулканического»? Который решительно боролся с различными проявлениями демонизма в искусстве? На этот счет Цвейг делает тонкое замечание: «… именно этот озлобленный отпор убедительнее всего доказывает, что для его искусства борьба с демоном была вопросом существования, ибо только тот, кто встретился в жизни с демоном, кто, содрогаясь, заглянул в лицо Медузы, кто испытал эту пытку, лишь тот может ощущать в нем столь опасного врага. По-видимому, в чаще своей юности Гёте пришлось, решая вопрос о жизни и смерти, столкнуться с этой опасностью, – об этом свидетельствуют пророческие образы Вертера, Тассо… – образы, созданием которых он отвратил от себя их судьбу. От этой ужасной встречи у Гёте на всю жизнь осталось озлобленное благоговение и нескрываемый страх перед смертельной силой великого противника. Магическим взором он узнавал кровного врага во всяком образе и воплощении: в музыке Бетховена, в «Пентесилее» Клейста, в трагедиях Шекспира…» С пониманием дела написано.
Если Цвейг прав, понятным становится, почему Гёте переделал трагический финал повести о Фаусте из народных легенд. У писателя ученый прощен и спасен. Так автор успокаивает читателя. Или самого себя?
Томас Манн в подобном сюжете более традиционен. «Манн начал работать над «Доктором Фаустусом» в 1943 году и завершил его через два года после войны, в 1947-м. Главный герой, Адриан Леверкюн, – не только Фауст, его прообразами также являются Лютер, Ницше, Вагнер и вся Германия, в особенности, Германия после 1918 года. Ужаснувшись разрушению европейской цивилизации и окончательному ее краху в Германии, Манн отринул гётевский оптимизм, вернувшись к пессимизму первоначальной книги о Фаусте, где ученый был проклят. Приговорив Фауста, Манн вынес приговор всему западному обществу XX столетия с его фаустовским порывом» [66].
Случайно ли и у Булгакова Воланд, этот новый Асиель, появился? Казалось бы, совсем не вовремя. Не то время на дворе. Да и в прозе – социалистический реализм… Впрочем, Воланд, надо признаться, весьма реалистичен. Как будто личного знакомого описал Михаил Афанасьевич. А что, может быть, они и были знакомы?
О мистической экологии
О,