А рассказать бы он мог многое.
Он побывал на квартире у самой Фени и довольно долго разговаривал, Феня лежала, вся огороженная подушками. Щеки, багровые, распухшие, делали странно широким и плоским ее лицо, блестевшее от аптечных мазей, сменивших теперь гусиный жир. Девушку лихорадило, она то и дело подтягивала к подбородку ватное одеяло, перехватывая его забинтованными руками. Максима она сразу узнала и очень ему обрадовалась. Максим поздоровался, спросил, как она себя чувствует, и предупредил: если ей больно или запрещено разговаривать, пусть молчит, он скажет ей то, что ему необходимо, и уйдет. Феня запротестовала: мало ли что больно! Больно, конечно, но говорить она может и хочет. Сказала, что чувствует себя лучше и что ей стыдно теперь, как по-глупому все тогда получилось. Максим великодушно взял всю вину на себя, доказал, что вполне мог бы вовремя остановить Михаила, но вот как-то так… А в общем, Феня поступила очень правильно, и он сам бы… Только нельзя же было в такой мороз… Феня спросила: «Мне следовало подождать оттепели?..» Нет, не оттепели, а… Словом, если она хочет, Максим притащит Мишку сюда и заставит его просить прощенья. Но сначала пусть она скажет, что хотя на него, на Максима, действительно нет у нее нисколько обиды…
Феня больше не перебивала, лежала тихо, слушала молча, и Максим, поощренный этим, как-то незаметно для себя и, во всяком случае, осознанно не желая за счет Михаила выставлять напоказ свои достоинства, стал открывать Фене одну за другой дурные черты в характере Михаила, такие черты, которых у него самого, у Максима, не было. И тогда Феня вдруг подняла руку.
– Зачем вы так на него? – спросила. – Он хороший.
У Максима загорелись уши. Что же это выходит: он продает своего друга?
– Да-а, Мишка очень хороший! – мужественно сказал он. – Вы меня, Фенечка, просто неправильно поняли.
Мог бы обо всем этом по-дружески рассказать Максим Михаилу? Мог бы. Но как рассказывать, если Михаила это совсем не интересует, больше того – злит, а Максиму больно отдавать Фенино имя для грубой издевки! К этому даже и дружба уже не обязывает.
И Максим держал себя так, словно вовсе и не заходил проведывать Феню.
И это было, пожалуй, первое в его жизни, что он утаил от Михаила.
Зато с подробностями, каких, может быть, в действительности и не было, разрисовал, как познакомился с новым начальником рейда. Впрочем, тоже умолчав об одной лишь подробности: с Цагеридзе он встретился на квартире Баженовой. Тот вошел, когда Максим уже прощался с Феней.
– Понимаешь, – так изобразил Максим эту свою встречу, – уже совсем собираюсь я уходить из… этого… ну, медпункта. Вдруг появляется – высокий, черный и малость прихрамывает. Грузин. «Здравствуйте!» – «Здравствуйте!» Понимаешь: новый начальник, вместо Лопатина. Дальше такой разговор: кто я, откуда? Ну, я ему – всю нашу полную биографию. Удивляется. «А вот именно, – говорю я, – добровольно поехали в самую глушь». Он головой