– Я верую в тебя, Юпитер! – одними губами прошептал Галерий, жмурясь и прижимая руки к груди, и едва слышно уточнил у другого стоявшего рядом с ним жреца по имени Кондорий. – Почему чистая? Я не силён в тонкостях обряда, но я верую сердцем и душой, как в детстве.
– Если бык упирается или вырывается, значит, Юпитер не принимает жертву. Животное должно стоически, спокойно, как удав, ждать своего часа – смертельного удара промеж глаз и рогов! – так же шёпотом ответил Кондорий, опасливо взглянув на Галерия: жрецу впервые в жизни доводилось стоять во время языческой службы рядом с сильным мира сего.
– В родной Иллирии я такого не припомню, – покачал головой цезарь. – У нас иначе всё было, попроще. Какая разница, упирается не упирается, брыкается не брыкается: притащил, зарезал, съел! Пришёл, увидел, победил! Чем проще был жрец, тем сильнее тянулись к нему люди. А человек – это звучит гордо!
«К этим жрецам люди тянутся покушать», – цинично подумал про себя Кондорий.
Рогатое животное, накачанное смирительными транквилизаторами, меж тем продолжало вести себя как сомнамбула, подвластное гипнотическим указаниям извне, а может – и свыше.
– Слава Юпитеру! – закричала одна часть возбуждённой толпы, обращаясь к небесам.
– Геркулиям Слава! – воплями ответила высшим силам другая её часть.
«Спасибо вам и сердцем, и рукой за то, что вы меня – не зная сами! – так любите», – подумал Галерий, впопыхах не вспомнив, что сам он не Юпитер и не Геркулий, а сын Марса.
– Смерть персиянам! – заголосила вся толпа целиком.
– Молчать, нечестивцы! – приказал прихожанам жрец-понтифик, уверенный, что обладает искупительным и сакральным даром приструнивать и смирять биение мятущихся сердец. – Иначе придётся начать обряд сначала!
– Не надо сначала! Мы будем немы, как рыбы! – в едином порыве и хором ответила толпа римских верующих. Галерию же послышалось «как рабы».
Несколько как будто не согласных с чем-то голосов заскандировало:
– Диоклетиан – наш Юпитер! Диоклетиан – наш Юпитер! Диоклетиан – наш Юпитер!!!
Жрец-понтифик хотел было снова призвать к порядку, но осёкся на полуслове, не смея возражать, ибо Диоклетиан был его непосредственным начальником: не только Богом, но и великим понтификом, понтификом всех понтификов.
– Мне тоже надо молчать? – смело выкрикнул Галерий, то ли солидаризируясь с гласом народным, то ли в качестве цензора затыкая рот свободе слова.
– Вам, цезарь, можно повелевать даже здесь! Чего изволите?
– Пока ничего! – успокоился цезарь, вслух и громко подтвердив аксиому – Диоклетиан – наш Юпитер! Но не будем забывать при этом, что Максимиан – наш Геркулий, а Галерий… может, наш… вернее, ваш Марсий?
Про себя младший царь забывал лишь в исключительных случаях.
Жрец-понтифик окропил быка родниковой водой,