Позднее, после Полтавы, отношение к российскому монарху переменилось. Его всюду принимали как очень важную персону, всячески с ним носились, угождали ему – и Петр стал ощущать себя иначе. Он не слишком обтесался, оставался таким же бесцеремонным, но от застенчивости не осталось и следа. Петр снова контролировал ситуацию. С европейцами он теперь обращался почти так же, как с собственными подданными, разве что не бил палкой.
Сен-Симон рассказывает, что московит запросто «брал первую попавшуюся карету, чья бы она ни была… садился в нее и приказывал везти себя куда-нибудь в город или за город. Такое приключение случилось с госпожею Матиньон, которая выехала для прогулки: царь взял ея карету, поехал в ней в Булонь и в другия загородныя места; а госпожа Матиньон, к удивлению своему, осталась без экипажа».
В 1716 году в Данциге, слушая церковную проповедь, Петр замерз и ничтоже сумняшеся, без единого слова, сдернул с бургомистра парик, нахлобучил себе на голову, а потом молча сунул обратно. Точно так же он поступил бы у себя дома.
Очень трудно примирить петровскую любовь к святотатствам с его же религиозностью, а Петр, кажется, был человеком искренней веры: он хорошо знал службу, много и истово молился, любил церковное пение, сам пел на клиросе – и в то же время, кажется, получал особое удовольствие от кощунств – вроде тех, что приведены выше, в цитате из Льва Толстого. Вся эпопея с Всешутейшим Собором выглядит какой-то оргией богохульства и издевательством над авторитетом христианской церкви.
Историки пытались объяснить это борьбой с суевериями, раздражением против чрезмерного влияния патриархата и даже просто злостью на духовенство – «досадой на класс, среди которого видели много досадных людей» (Ключевский), однако некоторые обряды Собора глумились именно над церковными таинствами: венчанием, крещением, соборованием, отпеванием, рукоположением в священство. В формуле осенения благодатью «Святой Дух» заменяли «Бахусом», шутовски искажали «Символ Веры», непристойно переиначивали слова Писания и так далее. Любого другого человека, который позволил бы себе подобные вещи, в те времена сожгли бы на костре.
Как всё это совмещалось и соседствовало в сознании Петра с набожностью? Должно быть, грубая, темпераментная натура требовала таких же грубых, буйных развлечений. Уж отдыхать так отдыхать: с шумом, треском, грохотом, обильными возлияниями, непристойностями, а самой радикальной из непристойностей являлось нарушение священных табу. Глубинного, идеологического содержания искать здесь не следует.
Тема петровской идеологии вообще мало разработана. Сам он никогда ее не формулировал, поскольку не любил теоретизировать. Петр хватался то за одну, то за другую идею, нагромождал планы друг на друга, от каких-то из них потом отказывался, какие-то лихорадочно корректировал, росчерком