Услышав мою тираду, Прохор заплакал и сказал:
– Батюшка, ни в чём не виноват. Единственный грех – в прошлом году корову из соседней деревни увёл, так мы же её тут же зарезали, и я её хозяину, как бы ко дню рождения, четверть самогона поставил, так совесть мучила.
– О чём это он? – уже в полном замешательстве спросил Александр Николаевич.
– Позвольте мне, ваше величество, задать ему вопрос в простой, естественной форме, – попросил я.
Царь позволил, и я задал этот непростой вопрос, разбив его на две части:
– Скажи, Прохор.
– Да, ваше высокобродие.
– Ты ведь сейчас крепостной?
– Крепостной, ваше высокобродие.
– Принадлежишь какому помещику?
– Князю Барятинскому.
– Хорошо. Царь-батюшка интересуется, не хочешь ли ты уйти от князя на свободу?
– Никак нет, ваше сиятельство.
– Ты не понял, – сказал я, – царь хочет всем вам, крестьянам, дать вольную. Всем, по всей России, чтобы вы больше не принадлежали помещикам, чтобы вы вольными были.
Прохор упал на колени, стал биться головой об пол и кричать:
– За что?! Батюшка, царь наш, Богом данный, чем прогневали? Живём, никого не трогаем. Верну я ему корову, вот подзаработаю и верну. Христом Богом прошу, не велите казнить, велите миловать.
– Постой, Прохор, э-э-э… любезнейший, – не выдержал царь, – мы же вам вольную дадим моим указом. Вольные вы будете по повелению моему царскому. Вы свободные будете.
– За что?! – кричал Прохор. – Князюшка нам как отец родной. Семья у меня большая, мужиков-то всего двое: отец мой да я с отцом. Куда мы пойдём?
– Никуда ходить не надо будет, – увещевал царь, – землю вам выделим. Помещик вам землю свою даст, а я за это помещикам заплачу, и вы будете свободно работать на своей земле. И платить государству налог.
– Ещё и налог? – зарыдал Прохор. – Батюшка царь, да зачем же это? Так ведь мы справно живём. С князем не ссоримся, работаем и на него, и на себя. Зачем же вам его-то обижать и нас нищими оставлять? Вот, – он показал на меня рукой, – и его высокородие не даст соврать.
И сколько мы с царем ни бились с этим Прохором, ничего не помогало, он стоял на своём.
И других приводили к царю: и бедных, и богатых, справных мужиков и лентяев – все они твердили одно и то же. Не хотели они свободы.
Один даже сказал: «Царь, отец наш родной, ежели нас отпустят силком, так мы все усадьбы барские сожжём. Я наш народ знаю. Вот ежели барин только скажет: «Идите от меня, более вы мне не дети», – так и сожжём».
Оттого и реформа забуксовала и шли эти нескончаемые совещания, бои между ретроградами и либералами годами, и ничего не мог царь поделать.
А что ты сделаешь, если сам народ не хочет, чтобы его освобождали?
Царь даже плакал, оттого что народ его не понимает.
– Как