Он приоткрывает дверь и видит перед собою великана Банистера, в одежде из лосиной кожи, протягивающего ему увесистый кошель.
– Юсташ Банистер, что это ты бродишь по улицам в такой поздний час?
– Вот деньги, напишешь мне исковые заявления по моим судебным делам. Я подаю в суд на прокурора Совета, потому что, из-за того что он так и не рассмотрел документы о возведении меня в дворянство, теперь бумаги просрочены. Я подаю в суд на монахинь-урсулинок, потому что они возвели постройки на моих землях. Я подаю в суд на маркиза де Вильдавре, потому что он копал под моей землей. К тому же он хочет присвоить мое поле, которое соседствует с его владениями.
– Банистер, твоя мстительность тебя погубит. Ты живешь только для того, чтобы сутяжничать.
– Не я первый начал. Епископ отлучил меня от церкви за то, что я носил спиртное дикарям. Как будто только я один! Мне запретили ходить в леса и добывать пушнину. Теперь я, видите ли, не имею права покидать город… Ну что ж! Раз так, я займусь этим самым городом… Коли я в нем остаюсь, то буду отстаивать свои имущественные права. Я человек небедный, и денег на тяжбы я найду. Я плачу тебе или нет?..
Его маленькие злобные глазки оглядывают мастерскую, где в полумраке угадываются куполообразные формы, колонны с греческими волютами, панно с вырезанными барельефами, изображающими цветы или фрукты, дароносицы, распятия.
– Давай, бумагомаратель, строчи заявления, или я подожгу твою лавочку и эти украшения для алтаря храма Святой Анны, прежде чем ты понесешь их к урсулинкам для золочения…
Матушка Мадлен, молодая урсулинка, ясновидящая, не могла ни заснуть, ни даже спокойно лежать. Напрасно она покинула свой неудобный, набитый овсяной половой тюфяк, находящийся внутри алькова из белой пихты, где можно спать, не опасаясь сквозняков, если перед сном задернуть зеленые саржевые занавески.
Напрасно она преклоняла колена на холодном каменном полу своей кельи, чтобы найти успокоение в молитве и умерщвлении плоти.
И тогда она, со свечой в руке, отправилась в золотильную мастерскую.
Где-то в дальнем крыле монастыря плакал ребенок – одна из маленьких воспитанниц. Ночь выдалась такая гнетущая, что даже детям не по себе.
Теперь, стоя посреди мастерской, она успокоилась, глядя на знакомую обстановку, в которой протекали дни под звон отбивающих часы колоколов, зовущих их сначала на службу в часовне, оттуда – в классы и дортуары воспитанниц, а затем сюда, где благодаря своей сноровке они могут принести обители немного денег.
Но вот в конце коридора замаячил мерцающий свет лампы, и на пороге мастерской появилась пожилая монахиня:
– Сестра Мадлен, что вы здесь делаете? Вы нарушаете режим монастыря, который предписывает использовать драгоценные ночные