– Но… – Он поразмыслил мгновение, потом отрицательно покачал головой: – Его трудно уловить, дорогая моя. Колокол – это колокол, он константен. А мальчик меняется, и голос его в одно мгновение один, а в другое – совсем другой. Вольтер говорит…
– Я хочу слушать музыку, Виллибальд.
Дуфт снова начал расхаживать по проходу, на этот раз медленнее, чем раньше, как будто боялся, что дом внезапно задрожит и он упадет.
– Может быть, Питер выучится играть на трубе. – Он бросил взгляд в сторону закрытой двери.
– Я умираю, Виллибальд!
От этого слова я вздрогнул. Это было самое плохое слово в мире. Дуфт застыл. Медленно повернулся к жене. Амалия взяла меня за руку, сжала ее, и каким-то образом мне стало понятно, что она хочет, чтобы я пожал ей руку в ответ. Я так и сделал.
– Пожалуйста, пусть он приходит, – сказала фрау Дуфт. – Это сделает меня счастливой.
Виллибальд приподнял с лица маску и вытер рукавом нос:
– Возможно… в отведенное время… ненадолго.
– Он такой тихий. Значительно тише Питера.
– Мы не должны спешить.
– Конечно.
– Дабы избежать негативного эффекта.
– А я буду секретарем, – сказала Амалия, и в этих голубых глазах снова появился свет. – Я могу это делать лучше, чем Питер.
Виллибальд посмотрел на дочь сверху вниз:
– Ты?
Амалия кивнула. Она взглянула на меня, но в ее взгляде не было тепла – в нем был вызов, как будто она говорила: Видишь, что ты наделал своим голосом? Ты готов?
Я оглянулся – и увидел, что теперь они все пристально смотрят на меня. Как могло это случиться? Конечно, я хотел петь для этой больной женщины. И все же этот строгий и неуверенный в себе человек, пышный дом, девочка, от которой затрепетало все мое тело, когда она взяла меня за руку, – все это было не для меня.
– Ну что же, решено, – сказал Дуфт. – Завтра я зай ду к аббату.
Он поцеловал жену в лоб через маску. Подтолкнул к двери меня и Амалию.
– Подождите, – сказала фрау Дуфт.
Мы обернулись.
– Как тебя зовут? – спросила она у меня.
Наверное, у моей матери мог быть такой голос, если бы она могла говорить.
– Он не говорит, – ответила за меня Амалия.
Но я сказал.
– Мозес, – произнес я голосом мыши, и глаза Амалии расширились от удивления. – Gute Nacht[20], фрау Дуфт.
XIV
– Мозес, – только и смог вымолвить аббат, появившийся на следующее утро у дверей репетиционной комнаты.
Он выплюнул мое имя, как будто это было что-то неприятное, прилипшее к его языку, и отвращение оставалось на его лице и после того, как он от этого избавился. Ульрих и мальчики повернулись ко мне, и, как мне показалось, я заметил жалость на их лицах. Мои ноги беззвучно проскользили по полу, и, стараясь не поворачиваться к аббату спиной, я выскользнул в дверь.
Я был уверен: ему сказали, что я пел в спальне фрау Дуфт. Он закрыл дверь, пристально посмотрел на меня и дернул носом.
– Музыка, –