одна женская, а в двух других сидят все подряд. И малолетки, и взросляк, и больные всякие. Заходишь ты в такую камеру после изолятора, тебе чаю нальют, закурить дадут, если найдется, и поесть чего… И вот один старый каторжанин говорит тебе, малолетке, ласково: «Ну что, сынок, сколько у тебя уже ДИЗО?» Ты ему отвечаешь: «Сорок пять». А он вздохнет: «Эх, горе ты, горе. В зону приедешь, будешь как злостный в БУРе сидеть». Это типа с уважухой. За что я столько в ДИЗО сидел? Межкамерная связь. Нарушение режима содержания. Отказ от работы. Я с самого начала себе сказал: «Ты сюда не работать приехал, а сидеть». Никогда не работал. Да и работа-то рабская, из стальной болванки напильником выточить молоток, например. Такая, чтоб зэк помучился. Я лучше тайком заточку сделаю. Из супинатора от кирзача. Это такая пластина стальная. Точишь, точишь ее. Сначала об кровать, об железо. Потом о цементный пол. Острая получается. Сало режет хорошо. Это главное. А матраса шугануть особой остроты не требуется… И самое сволочное – это «тюремный спецназ». В последние годы появился. Заскакивают в камеру мужики в масках с дубинками, днем или ночью – все равно, и устраивают резиновый дождь. Дубинами так обстругивают, что весь синий вылетаешь в коридор через узкую щель в дверях. На построение. Они в это время в камере шмонают, все твои вещи ломают и рвут, как псы, а что не сломают, раскидают по камере. Потом ищешь под нарами. Или в параше увидишь. Вот это, брат, честно тебе скажу, никогда простить нельзя. До сих пор их презираю. Люди, от своей мнимой силы и вшивой власти дошедшие до скотского состояния. Когда могут просто так человека унизить, опустить или вообще сломать. Ладно, хватит грузиться. Твоя очередь рулить.
* * * За разговорами добрались до моря. Окраинами объехали Кемь. Под тремя тусклыми фонарями она, наверное, не сильно изменилась со времен матушки Екатерины, что ссылала людей сюда, к едрене матери. Глухая ночь кончалась, и они ждали рассвета. Даже в темноте море оставалось огромным, оно тяжело дышало холодным ветром и влагой и толкало в берег гудящим пульсом прибоя.
Выезд к причалу был огорожен забором. Заспанный сторож, выйдя из своей будки, сказал, что пароход отчаливает в семь с копейками, а следующий будет только днем.
– Что за пароход? – спросил Пух.
– Монастырский. «Святитель Николай». Паломников везет.
– Значит, и нас возьмет?
– Это как договоритесь. Вы же не заказывали билеты?
– Не-а… А дорого?
– Это как договоритесь.
– Ладно, отец, мы пока на стояночке у тебя подождем, в машине, – предложил Горе мягко. – Пятьдесят граммчиков не желаешь? Освежиться?
– Нет, спасибо, ребята.
Сторож открыл ворота. Они припарковали машину. Не выходя, достали термос, разложили бутерброды. Горе налил водку в крышку от термоса.
– По очереди будем, – сказал он и протянул ее Пуху. – Говори!
– Чтоб на борт попасть и дойти без качки! – сказал Пух и выпил.
Горе
