одни и выдерживают, как известно, и больше никто, и где солнышко лишь месяц в году светит. А когда приезжал в отпуск раз в два года, – всё, бывало, хвастался перед соседями, хохлёнок длинноязыкий, крутыми ежемесячными заработками под тысячу рублей. Представляете, какие деньжищи там человек огребал! Уверял, что вот, мол, ещё чуть-чуть поработает и потерпит, на цинготной рыбе и оленине там поживёт, а потом уволится-де оттуда к чёртовой матери, деньги под расчёт получит – и поедет с семьёй жить в родную Хохляндию, по которой он здорово тосковал, куда в разговорах непременно вернуться стремился. Всё мечтал и надеялся, чудачок, что дом себе там трёхэтажный купит, новую машину “Волгу”, только с конвейера спущенную, – и будет жить-поживать где-нибудь под Мариуполем-Ждановым на берегу Азовского моря, греть обмороженные косточки под тёплым украинским солнцем, есть сало с галушками, пенное пиво пить – и в ус не дуть, что называется. Мечтал и загадывал, короче, как тот известный мужик на огурцах (у которого потом огурцы украли).

      Бросить Чукотку он намеревался и после пяти лет работы, и после десяти, и после пятнадцати – да всё никак не бросал, не решался бросить. Уж больно до денег был жадный и алчный, этот хвастливый хохол: мечтал их все увезти оттуда, по-видимому, ни копейки другим не оставить. А когда, наконец, собрался, проработав там двадцать лет, – весь больной, измождённый, высушенный, – то ему, бедолаге, как раз Егорка Гайдар дорогу назад и перешёл, всего его там до трусов по-либеральному обобрав и до нитки либерализацией цен обчистив. Еле-еле на обратный билет да на железнодорожный контейнер дяде Саше заработанных денег только тогда и хватило, чтобы нажитое там за 20-летнее пребыванье кое-какое добро на родину перевести: гардероб дубовый, кухонный гарнитур с посудой, диван продавленный и кровать, одежду ношенную-переношенную. Наверное, можно б было всю эту рухлядь и барахло там, в Анадыре, и оставить – чукчам на разграбление, – не гнать через всю страну, не тратить последние деньги. Да уж больно скупым и охочим, повторимся, был дядя Саша даже и до барахла: с дерьмом не желал расставаться.

      В общем, с чем уехал на заработки когда-то, с тем и вернулся фактически их трепливый сосед-фантазёр обратно домой, в обшарпанную свою квартиру. Если не считать ветвистых оленьих рогов – его единственное стоящее чукотское приобретение. Их он по возвращении у себя над кроватью повесил – в память о загубленной на далёкой Чукотке жизни и о проделках своей жены, которые та, живя 20 лет одна, в городе у них вытворяла. Про родную солнечную Хохляндию ему надо было срочно забыть. Как и про новую машину “Волгу”. Всё немаленькое богатство его – около двухсот тысяч рублей даже и по самым скромным подсчётам – прямиком в карманы к Ельцину с Гайдаром и их подельникам лихо так и перетекло, на счета в коммерческие банки, которые тогда как грибы после дождя росли, которые как на дрожжах поднимались и пухли.

      Покрутился до нитки обобранный дядя Саша с полгодика дома, горем, тоскою убитый; походил очумело по городу и по двору в старой