Между тем глуповцы мало-помалу начинали приходить в себя, и охранительные силы, скрывавшиеся дотоле на задних дворах, робко, но твердым шагом выступали вперед. Помощник градоначальника, сославшись с стряпчим и неустрашимым штаб-офицером, стал убеждать глуповцев удаляться немкиной и Клемантинкиной злоехидной прелести и обратиться к своим занятиям. Он строго порицал распоряжение, вследствие которого приезжий чиновник был засажен в блошиный завод, и предрекал Глупову великие от того бедствия. Сила Терентьев Пузанов, при этих словах, тоскливо замотал головой, так что если б атаманы-молодцы были крошечку побойчее, то они, конечно, разнесли бы съезжую избу по бревнышку. С другой стороны, и «беспутная оная Клемантинка» оказала немаловажную услугу партии порядка…
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
– Что, Клемантинка, сладко? – хохотали одни, видя, как «беспутная» вертелась от боли.
– А сколько, братцы, эта паскуда винища у нас слопала – страсть! – прибавляли другие.
– Ваше я, что ли, пила? – огрызалась беспутная Клемантинка. – Кабы не моя несчастная слабость да не покинули меня паны мои милые, узнали бы вы у меня ужо, каковая я есть!
– Толстомясая-то тебе небось прежде, какова она есть, показала!
– То-то «толстомясая»! Я, какова ни на есть, а все-таки градоначальническая дочь, а то взяли себе расхожую немку!
Призадумались глуповцы над этими Клемантинкиными словами. Загадала она им загадку.
– А что, братцы! ведь она, Клемантинка, хоть и беспутная, а правду молвила! – говорили одни.
– Пойдем,