В леса полесские, в болота скатывалось белесое солнце, сумеречный холод пополз по дороге ужом, сухой соснячок сменился дубовой рощицей, а вскоре и ольховник замигал редкими жесткими листьями.
В плоские зеркальные лужи, отражающие вершинки осин, наезжали колеса, резали деревья на части и били по деревьям тяжелые сапоги, но спустя несколько секунд все успокаивалось, ветви вновь тихо укладывались в зеркальные овалы…
Шагавший с последней телегой, рядом с Левушкиным, Андреев выстрелил вдруг острой бородкой по направлению к напарнику:
– Слушай, Левушкин, откуда они такие берутся?
– Кто?
– Ну, Мироновы!
– От сырости, – угрюмо ответил разведчик.
– Дурень, балаболка! – рассердился старик. – У меня серьезный интерес: откуда гады берутся? Ведь я ж с ним из одного котелка ел!
– Отстань, дедунь! – сказал Левушкин. – У меня за этот день много чего в башке перепуталось.
– Бертолет! – позвал с телеги Степан.
И когда подрывник, белея непокрытой головой, подошел, ездовой пошарил своей ладонью-клешней под шинелью и вытащил две замусоленные бумажки.
– Хочу тебе отдать… – и, встретив недоуменный взгляд, пояснил: – То квитанции за коней.
– Каких коней? Ты что, Степан?
– То у меня, когда я вакуировал колхозных коней на восток, реквизовали пять штук в армию. Кончится война, так, может, сыщутся. Кобылы, правда, жерёбые были, а жеребцы, може, выжили… Хорошие жеребцы, колхозу приплод будет. А то выведется порода.
– Да ты сам передашь документы, Степан, – успокоил ездового Бертолет.
– Раненый я, маневру нет! – сказал Степан рассудительно. – Видишь, положение у нас какое! А ты, может, спасешься… Каску чего снял?.. Надень! Не геройствуй, – сказал Степан, как ворчливый «дядька», и скосил глаз на идущую в стороне Галину. – И вот еще что…
Все из того же подшинельного хранилища ездовой извлек какой-то странный цветастый комок.
– От… Чиколатка трофейная, немецкая. Дай Галке. Скажи, что от тебя. Она обрадуется… Она дивчина хорошая, трудящая, а от войны мало добра видела…
Вышел на дорогу впереди обоза Гонта, остановился посреди колеи, как надолб: темный лицом, темный кожаной курткой. Подождал, пока поравняется с ним Топорков.
– Немцев и слухом не слыхать, – сказал он, и надежда тонко прозвенела в его низком, грубом голосе.
– И не будет, – сказал Топорков. – Маршрут они знают, встретят нас завтра где-нибудь на выходе из пущи…
– Так, – выдохнул Гонта, и не было уже в его голосе несмелого серебряного звона. – Зато переночуем спокойно, так, майор?
– Так, – согласился майор. – Скажите, Гонта… Вот вы говорите, не надо людям знать правды. А вот вы как? Вы знаете… И могу я положиться на вас?
– Да, – ответил пулеметчик без колебаний. – Я сдюжаю. Так я не про себя говорил… Про других.
– А… –