– Я знаю, это неразумно, но я сказала, что не возражаю. И так было трудно убедить его приехать – мне не хотелось создавать для него препятствие.
– Маленький мерзавец – такой эгоист. Чем он это обосновал?
– Я его не спросила.
– Ну а я спрошу. – Ольга достала из портфеля мобильник и набрала номер.
– Не делай из этого проблемы, – взмолилась Миранда.
– Я просто хочу задать ему один вопрос. – И произнесла в телефон: – Кит… почему это ты вздумал спать в коттедже? Тебе не кажется, что это немного… – Она умолкла. – Ах вот как. Почему?.. Ясно… но почему ты?.. – И осеклась, словно он повесил трубку.
Миранда огорченно подумала, что Кит, по-видимому, сказал: «А собственно, в чем дело?»
Ольга положила мобильник в портфель.
– Можем не препираться по поводу домика. Он передумал. Он вообще не приедет в Стипфолл.
9.00
«Оксенфорд медикал» была в осаде. Репортеры, фотографы, телевизионщики толпились у ворот, атаковали приезжавших на работу сотрудников, окружали их машины и велосипеды, подносили к лицу камеры и микрофоны, выкрикивали вопросы. Охранники отчаянно пытались отделить журналистов от проезжавшего мимо транспорта, стремясь избежать аварий, но журналисты не желали подчиняться. Ситуацию осложняла группа борцов за права животных, постаравшихся использовать эту возможность, чтобы заявить о себе, и устроивших демонстрацию у ворот, – они размахивали плакатами и пели песни протеста. Телеоператоры снимали демонстрацию, поскольку больше нечего было снимать. Тони Галло наблюдала все это – злилась, но ничего не могла поделать.
Она находилась в кабинете Стэнли Оксенфорда, большой угловой комнате, которая раньше была хозяйской спальней. Стэнли работал в окружении старых и новых вещей: его компьютер стоял на поцарапанном деревянном столе, которому было тридцать лет, а на столике рядом стоял оптический микроскоп производства шестидесятых годов, которым он любил время от времени пользоваться. Микроскоп сейчас был окружен рождественскими открытками, там стояла и открытка от Тони. На стене висела викторианская гравюра таблицы Менделеева рядом с фотографией потрясающе красивой брюнетки в подвенечном платье – покойной жены Оксенфорда Марты.
Стэнли часто вспоминал свою жену: «Она была холодная, по словам самой Марты, как церковь… Мы с Мартой раз в два года ездили в Италию… Марта любила ирисы». Но о своем чувстве к ней он сказал лишь однажды. Тони заметила, что на фотографии Марта выглядит очень красивой. «Боль притупляется, но не исчезает, – сказал Стэнли. – Я, наверное, буду горевать по ней каждый день до конца моей жизни». И Тони подумала, будет ли кто-нибудь любить ее так, как Стэнли любил Марту.
Сейчас Стэнли стоял рядом с Тони у окна, едва не касаясь ее плечом. Они не без тревоги смотрели, как все новые и новые «вольво» и «субару» подъезжают к травяному партеру, а толпа становится более шумной и агрессивной.
– Мне так неприятно все это, – с несчастным видом произнесла Тони.
– Вы в этом не повинны.
– Я знаю, вы сказали: хватит жалеть себя, но ведь